Показ документального фильма «Мой Набоков» режиссеров Владимира Самородова и Марины Труш прошел в Гатчине в рамках конкурсной программы XXVII Международного кинофестиваля «Литература и кино». К слову, эта картина прибыла в Гатчину прямиком из Крыма, буквально на днях взяв специальный приз министерства культуры Республики Крым на Крымском фестивале документального кино «КрымДок».
Марина Труш перед показом фильма
«Тень русской ветки будет колебаться на мраморе моей руки»
Владимир Набоков
Думать о Набокове
Гатчина расположилась ровно на полпути между Петербургом и Рождествено - двумя самыми крайними точками «русской» жизни Владимира Набокова. В Петербурге писатель родился и провел свою юность. Рождествено и близлежащие деревни Выра и Батово составили так называемый Набоковский треугольник — родовое место семьи Набоковых-Рукавишниковых.
Дом Набоковых на Большой Морской, Петербург
Находиться в Гатчине и думать о Набокове легко. Повернитесь на юг, повернитесь на север, мысленно отсчитайте в ту или другую строну примерно 35 километров. А потом можно сесть на автобус или электричку и поехать, куда сердце потянет — в парадную столицу, на Большую Морскую, 47, или в тихое село Рождествено. Но чтобы вы ни выбрали, непременно нужно смотреть в окно. Там - поля, поля, поля... Деревни, перелески, речушки.
Возможно, вам покажется, что все эти дороги с их полосатыми верстовыми столбами насквозь пропитаны Набоковым. Причем в нашу серо-фиолетовую зиму в не меньшей степени, чем сейчас, когда «в багрец и золото одетые леса». Причем в той же степени, насколько и сам Набоков пропитан всеми этими дорогами — навсегда, на всю оставшуюся память, на всю его знаменитую русскую книгу «Другие берега» или на всю его знаменитую английскую книгу «Speak, Memory». Что, собственно, почти одно и тоже.
«Связь бытия»
Так уж сложилось, что знакомство с Набоковым у большинства его поклонников начинается с прозы. Поэзия приходит, как правило, чуть позже — когда чуть отошел от изысканной игры явных и скрытых смыслов, вскарабкался на крутой обрыв литературного абсолюта, почувствовал себя хозяином мира (ну я же прорвался-таки на его край!), а потом низверг сам себя, скатываясь к подножию под прищуренным взглядом виновника всего этого «торжества».
Поэзия приходит тихо, как сон прокрадывается в детскую комнату (ни одна дверь, ни одна половица не скрипнет!). Скорее всего, она застигнет нас врасплох. Привыкшие к сложности и бесконечной игре набоковской прозы, мы, возможно, поначалу отложим томик с его стихами. Но потом все равно к нему вернемся, как магнитом притягиваемые этой тишиной, сложенной из шелеста крыльев бабочек, трепета березовых листьев, шороха солнечного луча, крадущегося по сонной спальне.
Именно поэзия стала лейтмотивом фильма «Мой Набоков». Возможно потому, что в случае с Набоковым она гораздо более документальна и близка к реальности, чем вся его проза, включая автобиографические «Другие берега».
Невозможно экранизировать стихотворение. Единственный прием, доступный кинематографу — закадровый голос и визуальный ряд. И — о, чудо! - в фильме мы слышим стихотворение в исполнении самого Набокова. Собственно, именно с него и начинается фильм - «Мы с тобою так верили в связь бытия...»
Звучат в фильме и другие стихи, великолепно «схваченные» и прочитанные артистом Юрием Беляевым. И все они - о Родине, о покинутой, но не забытой России. В них не будет ни лукавства, ни игры, ни бесконечных смысловых наслоений. В них — боль, благодарность и бесконечное признание. Возможно, именно в стихах и нужно искать настоящего Набокова:
«О, прошлое моё, я сетовать не вправе!
О, Родина моя, везде со мною ты!
Есть перстень у меня: крупица красоты,
росинка русская в потускнувшей оправе...»
Авторы фильма проделали огромную работу, пройдя по европейским «следам» Набокова. В фильме мы видим пейзажи городов, в которых довелось жить писателю и его семье. В нем есть голоса и лица тех, кто знал его, или в ком так или иначе сохранилось родство с ним — по крови или по сердцу.
Если говорить о крови — в Праге их встретит внук сестры писателя, Ольги, Владимир Петкевич. В Женеве - сын сестры писателя, Елены, Владимир Сикорский. В Париже - сын двоюродного брата Владимира Набокова, Иван Набоков.
Владимир Сикорский, Женева
Иван Набоков, Париж
Если говорить о сердце — в том же Париже эхом на его строчки откликнется вице-президент французского набоковского общества Аньес Эдель-Руа, которая считает себя русской по духу. «Нежность есть в его мире» - скажет вдруг она.
Но, сделав вместе со зрителем круг по Европе, авторы фильма снова вернутся в Петербург, на Большую Морскую, а потом снова пройдутся по липовой аллее усадебного парка в Рождествено...
«Великий выход на чужбину»
Для кого-то этот фильм станет открытием, для кого-то — откровением, для кого-то возможностью сверить свои чувства и внутреннее время с угаданной когда-то возможностью абсолюта.
Благодарный ли труд — ловить ускользающие отражения Набокова в лицах его родственников? Есть ли смысл в том, чтобы вслушиваться в их речь с тем или иным акцентом (а кстати, был ли акцент у Набокова?), стягивая цепочками чужих воспоминаний живую, трепещущую плоть уже сложившихся собственных образов?
Писатель Андрей Битов считал, что основная тема в творчестве Набокова — бессмертие. «Набоков — без-смертия певец... Без-смертие – как состояние жизни. Бессмертны весенние цветы, бабочки-однодневки и девочки лет двенадцати. Бессмертны потерянные ключи, когда ты стоишь на пороге первого любовного свидания. Бессмертны ошибка, случай, опоздание, отсутствие, утрата, незнание – не встреча. Бессмертна сама смерть. Бессмертно все то, что уловлено взглядом и слухом, запечатлено».
Один из эпизодов фильма посвящен жизни семьи Веры и Владимира Набоковых в Швейцарии, в городе Монтрё. Отель «Монтрё-палас» был последним домом Набоковых. Они прожили там шестнадцать лет, вплоть до смерти писателя в 1977 году. Ко времени переселения в Швейцарию семья была уже довольно обеспеченной, но свой дом Набоковы так и не купили. Для писателя это был принципиальный момент: единственным своим домом он считал особняк на Большой Морской, в Петербурге.
«Великий выход на чужбину,
как дар божественный, ценя,
веселым взглядом мир окину,
отчизной ставший для меня.
Отраду слов скупых и ясных
прошу я Господа мне дать,
побольше странствий, встреч опасных,
в лесах подальше заплутать...»
Идея странничества проходит через все творчество Набокова. Она, как и невозможность возвращения домой, стоит в одном ряду его бессмертностей. А главный инструмент для того, чтобы обессмертить смертное — память...
Мой ли Набоков?
По словам выступившей перед началом показа фильма в Гатчине Марины Труш, авторам фильма хотелось бы, чтобы после его просмотра Набоков стал своим зрителю — более понятным, более близким. Чтобы каждый из них мог сказать - «Мой Набоков». И в этом смысле название фильма выглядит невинной провокацией, чуть ли не в стиле Набокова, заставляя задуматься, а возможно ли в принципе подобное присвоение.
После единственной (и выжданной десятилетиями) встречи с Набоковым в Монтрё Белла Ахмадулина вспоминала, что чуть ли не первыми ее словами к нему были: «Владимир Владимирович, поверьте, я не хотела видеть Вас». Набокова эти слова нисколько не удивили. Он понял, что хотела сказать эта странная поэтесса из советской России.
Набоков — не мой (как мягко и ласково он улыбнулся бы в ответ на подобное признание, призвание, присвоение). Не мой, потому что — ничей. Не мой, как не могло принадлежать и ему всё то бессмертное, что ему хотелось и удалось удержать, накалывая на острую булавку «царственного слова» (А. Ахматова).
Набоков — мой, потому что все еще мелькают в окне автобуса полосатые верстовые столбы. Потому что мои глаза каждый раз невольно устремляются на вершину холма над речкой Грязной в Рождествено, где стоит бледно-сиреневый особняк, где тянутся от него вглубь старого парка аллеи, и где «наклонный свет в лесу глубоком, где корни переходят путь».
Еще один великолепный подарок от создателей фильма - величественный и веселый проход Набокова по галерее — навстречу нам. К нам - на встречу. Его уже нет на свете, а он все идет и идет, словно насмехаясь над тщетными потугами времени стереть его из нашей памяти. Он шагает под гипнотическую музыку Эрика Сати, молчаливо и свысока глядя прямо в объектив кинокамеры.
«Всё ты узнаешь, но только смолчи...».
Юлия Лысанюк