«Мы можем телесно вырасти, но какая-то часть нашей души (по разным причинам) может остаться младенческой, отчаянно ищущей восстановления «мы», которое было с матерью, – объясняет кандидат психологических наук И.А. Латыпов. – И этот «младенец» может вцепиться в того, кто по какой-то причине напоминает человека, способного избавить от тревоги отверженного, кто будет удовлетворять все наши потребности в тепле, любви, нежности и всегда будет рядом».
Боязнь взрослого человека быть отвергнутым означает, что он так и не научился жить автономно. По этой причине родители (чаще всего мать) могут требовать от своих повзрослевших детей преданной любви и отречения от личной жизни, а появление потенциальной невесты или жениха у сына или дочери воспринимается как смертельная угроза.
По такому же принципу действуют ревнивые супруги, «транслируя» своим поведением: «Ты единственный (единственная), кто может дать мне всё, что нужно». Это фраза людей, стремящихся к психологическому слиянию. В обмен на столь тесную связь и ощущение безопасности они готовы потерять личную свободу и лишить ее другого.
«Чем больше напуган отвержением (реальным или надвигающимся, или предполагаемым) «младенец» внутри нас, тем всё более нетерпимым становится к любым ситуациям, свидетельствующим, что другой человек не в состоянии удовлетворить эту всепоглощающую младенческую тоску по утраченной матери. Любой намек на то, что у другого есть мысли, не связанные с тобой, и своя жизнь, для встревоженного «младенца» – уже угроза для его душевного благополучия.
Любой из нас может вспомнить уличные сценки, когда молодые мамы, не убедив словами упрямого малыша, прибегают к последнему доводу: со словами «оставайся тогда один», имитируют, что уходят от ребёнка. Все прохожие на улице, независимо от удаленности, слышат горький и яростный вопль «оставленного» ребёнка!
Когда взрослый «отверженный» обнаруживает, что другой человек, в принципе, не в состоянии полностью удовлетворить его младенческий эмоциональный голод, то это «открытие» может породить состояние, близкое к панике, – делится своими наблюдениями психотерапевт И. Латыпов в «Психологической газете».
В переживаниях отвержения много гнева и страха. Отвергнутый пытается любой ценой вернуть того, кто уходит, двумя методами: либо тотально контролируя («ты где?!», «почему ты не отвечал/а на мои звонки целый час?!» и т.д.), либо предпринимая попытки стать еще лучше, стать настолько хорошим/ей и замечательным/ой, чтобы уж точно не бросили.
Психоаналитики называют такое состояние параноидным: от страха быть оставленным человек бросается из крайности в крайность, становится крайне подозрительным и враждебным. В его воспаленном сознании исчезает эмпатия к тому, кто его /её отверг (на самом деле или предположительно). Теперь отвергающий воспринимается как бессердечный негодяй, потому что отказался жертвовать собой, как жертвует своим временем и здоровьем мать, чтобы выходить младенца. В такой ситуации отверженный не осознает другого человека, как чувствующего, думающего, переживающего. С позиции младенческой психики так оно и есть: ярость («Дай!») сменяется ненавистью («Тогда страдай сам!»), а затем приходит ненависть к себе («Если бы я был /а лучше, меня бы не оставили»).
Есть другой вариант переживаний, в котором заключается возможность взросления и сепарации. В этом случае человек понимает, что никто не может заменить мать, но есть люди, которые хоть чем-то могут помочь, чем-то с тобой поделиться. И вот из этих небольших частичек человеческого тепла складывается твоя собственная устойчивость в этом мире и уверенность в собственных силах. Эту стадию осознания психологи называют стадией горя, печали, грусти. Мы понимаем, что утрата реальна, неотвратима и навсегда. Мы понимаем, что ЭТОМУ человеку не нужны, и он не в состоянии дать то, чего мы так жаждем.
Но и у горя есть своя палитра. В одном варианте мы ощущаем утрату не конкретного человека и надежды на отношения с ним, а утрату последнего шанса на любящие отношения с кем-либо вообще, как будто впереди у нас только мрачное, тоскливое и одинокое существование. Это чувство характерно для нашей «младенческой» части, потому что у маленького ребенка еще нет опыта встречи с новыми людьми, рождения новых привязанностей. В этом случае для взрослого человека отчаяние и горе достигают такого уровня, что в душе рядом с эмоционально напуганным младенцем не оказывается места для взрослой, понимающей и поддерживающей части его «Я».
Второй вариант переживания горя предполагает, что в жизни ещё возможна любовь. Эта надежда поддерживается, когда в душе рядом с болью есть ресурс сочувствия к себе.
Когда мы были детьми, наши родители говорили примерно следующее: «Я вижу, что тебе больно, и ты плачешь. Я буду рядом и обниму тебя». Если именно так с нашими детскими переживаниями обходились окружавшие взрослые, то в нас самих теперь присутствует «взрослый сочувствующий». Он наш ресурс теперь.
В присутствии такого взрослого – сочувствующего и понимающего человека (внутри или вовне) мы можем разрешить своему младенцу плакать и омывать слезами боль утраты значимых отношений. Утраченный «объект» постепенно удаляется и растворяется в прошлом, а мы получаем возможность смотреть вперед и надеяться...
Ирина Владимирова
Фото freepick.com