Ефим Штемпель: истории о послевоенной Гатчине

Мне выпала большая честь хорошо знать этого замечательного человека и несколько раз бывать у него в гостях в уютной квартире на улице Киргетова. Ефим Григорьевич был человеком удивительной скромности и обаяния, доброго и чуткого отношения к людям. Его беседы о работе в криминалистике, рассказы о ленинградской блокаде, воспоминания о работе в качестве следователя в послевоенной Гатчине завораживали слушателей и заставляли по-новому оценить подвиг людей его поколения, которых оставалось всё меньше и меньше. 

Люди, пережившие войну, обычно немногословны. Рассказывать о том времени по долгу службы Ефиму Григорьевичу было ещё сложнее. Но он делился своими воспоминаниями, оставляя многое за кадром. Истории, о которых пойдет речь, относятся к военному и послевоенному времени.

Из биографии

Ефим Григорьевич Штемпель родился 28 марта 1918 года в городе Мелитополе Запорожской области, на Украине, в семье еврейского музыканта Григория Моисеевича Штемпеля. Когда ему исполнилось два года, семья переехала в город Лубны Полтавской области.

Окончил среднюю школу, был пионерским вожатым, сотрудничал с газетой «Пионерская правда», член ВЛКСМ с 1934 года. Участвовал в субботниках и воскресниках по строительству Днепрогэса, занимался спортом.

Выпускник Харьковского юридического института (1941 г.) и последнего курса Военно-юридической академии Красной армии (1942 г.), участник Великой Отечественной войны, следователь военной прокуратуры в блокадном Ленинграде, старший лейтенант. Награждён орденом Отечественной войны 2-й степени. С февраля 1944 года по октябрь 1948 года – следователь Гатчинской районной прокуратуры, капитан юстиции. С 1948 по 1988 год – старший сотрудник, заведующий отделом Ленинградской научно-исследовательской криминалистической лаборатории (впоследствии – Северо-Западный региональный центр судебной экспертизы Министерства юстиции РСФСР). Награжден нагрудным знаком «За успехи в работе» Министерства юстиции СССР.

После выхода на заслуженный отдых активно занимался общественной работой в Гатчинском городском Совете ветеранов.

В годы войны познакомился со своей будущей супругой, Надеждой Ивановной (скончалась в 2002 г.) - фармацевтом, вместе они прожили 59 лет.

В 2010 году имя Е.Г. Штемпеля включено в биографический словарь «Знаменитые люди Санкт-Петербурга». 

Лицо блокадного Ленинграда

Е.Г. Штемпеля часто спрашивали: что такое блокада? У него «лицо блокадного Ленинграда» ассоциируется с чертами конкретного человека, а именно, с портретом маленькой девочки. Никогда не мог забыть Ефим Григорьевич свою первую блокадную ночь, когда его, молодого лейтенанта, направили в город на Неве на должность следователя военной прокуратуры.

«В Ленинграде я оказался в начале лета 1942 года, – рассказывал Е.Г. Штемпель. – Сначала добрался из Москвы до Вологды, а оттуда на самолете до Ленинграда. Прилетели часа в три ночи на аэродром «Смольный», и я поехал ночевать к своему приятелю, начальнику следственного отдела областной прокуратуры Ивану Иванову. Жил он на Литейном проспекте. Приняли меня очень хорошо. Они мне с женой о блокаде рассказывают, я им о Большой земле. Беседуем. Я приехал с гостинцами. Перед тем, как улетать к месту службы, я отоварил карточки: у меня были полторы буханки хлеба, соленая треска и граммов восемьсот перловой крупы, которую я насыпал прямо в карман шинели, потому что некуда было. Сидим, разговариваем.

Вдруг слышим, кто-то скребется в дверь. А это была коммунальная квартира, в которой, кроме моего приятеля с женой, жили еще две семьи. Общая кухня, света нет, воды нет. Слышим, опять скребется. Хозяйка Клава открыла дверь, а там за порогом стоит девочка, лет семи-восьми, с совершенно старческим просящим лицом. Причем просматривается череп и пальцы – одни кости. На ней надето что-то, что было, наверное, платьем, но теперь оно смотрелось мешочком. Стоит живой скелетик, и худые ручки, сложив ладошки «лодочкой», перед грудью держит.

Мне стало как-то не по себе. Думаю, надо ей что-то дать. Я пошел и отрезал четвертинку буханки, а меня хозяйка останавливает, говорит: «Ты попал в блокаду, особенно не расходись, тебе самому придется голодать». Ну, я уже отрезал и отдал девочке. Наверное, граммов двести пятьдесят, а это где-то двухдневная норма. А она положила хлеб под мышку и опять ладошки сложила и стоит. Что делать? Я вспомнил о крупе. Взял из шинели пригоршню и насыпал ей. Она развернулась и пошла по темному коридору. И вот что там, в темноте, произошло, я и по сей день не знаю. То ли она споткнулась, то ли зацепилась обо что-то, но девочка упала и крупу рассыпала. А у неё там были мать и сестрёнка лет двенадцати, тоже скелетик, так вот они всю ночь в темноте ползали и собирали те крупинки, которые девочка просыпала. Лицо этой девчушки я никогда не забуду. Вот это для меня и есть лицо блокады».

На следующий день он пошел доложить командованию о прибытии. По дороге перед ним шла женщина, а еще на несколько шагов впереди – мужчина. Вдруг этот мужчина пошатнулся и упал. Женщина прошла мимо и даже не повернулась в его сторону. Ефима Григорьевича это возмутило: как же так, пройти мимо и не помочь. Он остановился и помог этому мужчине: дотащил его до парадной первого попавшегося дома, посадил его на ступеньки и пошел дальше. В тот же день он поделился этой историей с товарищем. А тот ему сказал: «Если бы женщина стала ему помогать, наклонилась, попыталась его поднять, то сама бы упала и, может быть, не встала. Так что ты не суди её строго. Это – блокада».

Работы в осажденном городе хватало: бандитизм, хищение продуктов и хлебных карточек, грабеж квартир, поимка дезертиров и «сигнальщиков» - наводчиков немецких самолетов на военные объекты.

Вспоминал он, как однажды в очереди за хлебом вырвали карточки у мальчика, который так и остался стоять с протянутой рукой. От ужаса он не мог даже плакать.

«Мне повезло: я не застал самое страшное время – первую блокадную зиму, которая подкосила многих ленинградцев, – рассказывал Е.Г. Штемпель. – Я жил в доме № 42 по Литейному проспекту, там находились квартиры работников военной прокуратуры, приходилось ходить пешком в Кировский район, который я обслуживал, бомбили его очень часто. Передовая находилась от Кировского завода всего в трех-четырех километрах. Немцы сбрасывали зажигалки, которые прожигали даже металл. Все, кто мог трудиться, работал, очень много было подростков. Однажды на Кировском заводе наблюдаю такой случай. У станка на ящике стоит мальчик лет тринадцати. К нему подходит старый рабочий и обращается по имени-отчеству. Удивился: не шутка ли? Рабочий, в три раза его старше, объяснил: «Этот мальчишка так трудится, что за ним наши мастера не успевают. Поэтому мы из уважения к нему обращаемся по имени-отчеству». Что особенно поражало? Люди, умирая, умоляли: только не сдавать фашистам Ленинград.

Из сугробов торчали указатели: «Мины!»

Через неделю после освобождения Гатчины, 3 февраля 1944 года, следователя военной прокуратуры Ленинградского фронта, капитана юстиции Ефима Григорьевича Штемпеля направили на должность следователя Гатчинской районной прокуратуры с предписанием: восстановить в городе социалистическую законность и правопорядок.

Гатчина была сильно разрушена, еще дымился и тлел после пожара дворец, жителей было мало, валялась брошенная фашистская техника, на вершине Коннетабля «красовалась» паучья свастика, которую еще не успели снять, перед зданием довоенной городской больницы из снега торчали березовые кресты на немецких могилах...

Улица Госпитальная (впоследствии – Киргетова), где он вскоре поселился, состояла из пяти деревянных домов. На месте остальных, среди пожарищ, стояли печные трубы. Одна сторона улицы была заминирована. К счастью, в городе уцелело довоенное здание прокуратуры, расположенное на улице Красной. Отыскался и один ее бывший работник – сторож Сицко (его имя и отчество Е.Г. Штемпель не запомнил). Вдвоем они представляли учреждение Гатчинской юстиции почти полгода, а некоторое время Штемпель выполнял обязанности прокурора города.

В первое дни Ефим Григорьевич здесь и жил, спал на одном из двух сохранившихся столов. Потом дали комнату на Госпитальной улице – радостный, он шел в 1944 году по узкой дорожке, вдоль мартовских сугробов, из которых торчали деревянные указатели с надписями: «Мины!»

Одним из первых дел стал арест бывшего старосты деревни Вохоново, по рассказам местных жителей, выслужившегося перед немцами: он устраивал попойки с фашистами, притеснял односельчан, доносил на них фрицам. Штемпель арестовал этого негодяя и доставил в отделение СМЕРШ.

Долго разыскивали бургомистра Гатчины, который до войны был ветеринарным врачом. Во время оккупации он устраивал пышные банкеты в честь побед немецкой армии. Память в городе о нем сохранилась очень недобрая. Нашли бургомистра в Эстонии, в 1945 году, куда он успел удрать с отступающими
войсками. Судили его военным трибуналом в Доме культуры. Приговорили к расстрелу. Предоставили ему последнее слово: он попросил разрешения перед смертью… принять ванну.

Довоенным прокурором в Гатчине был Александр Иванович Иванов. Он вернулся с фронта летом 1944 года и снова был назначен на этот пост. Принимая у Штемпеля дела, он спросил: «А ты здание хорошо осматривал?» Но дел было так много, что времени на осмотр не хватало.

«Мы поднялись на чердак, - вспоминал Е.Г. Штемпель. – В углу стояли две пустые старинные позолоченные рамы. Я взялся за раму, а он мне кричит – нельзя! Иванов был участником партизанского движения, партизанил в Гатчинском районе, в его отряде был Коля Подрядчиков. Он был хорошо знаком с уловками врага. Рамы на чердаке оказались заминированными: если бы я потянул одну из них – прогремел бы взрыв. Иванов с профессиональной хваткой разминировал ловушку и достал мину из тайника».

По следам «сиропного дела»

Летом 1944 года Е.Г. Штемпель раскрыл крупное хищение сиропа, на основе которого производили фруктовые воды: в то время в городе существовали ларьки по продаже фруктовых вод. А началось всё с бытовой ссоры двух соседок, одна из которых пришла к Штемпелю и пожаловалась на другую, что та слишком хорошо живет: модно одевается и имеет на иждивении мужика.

– А чем она занимается? - спросил следователь.

– Торгует водой и сиропом, – сказала с завистью соседка.

Ефим Григорьевич решил проверить, что кроется за этими словами, и «потянул» преступную ниточку… Сохранился уникальный машинописный документ, связанный с раскрытием этого дела:

«Всем районным прокурорам Ленинградской области.

Прокуратурой Гатчинского района Ленинградской области в июне 1944 года вскрыто крупное и организованное хищение сиропа на производстве фруктовых вод Леноблторга. В городе Гатчине после освобождения от немецко-фашистских войск Леноблторгом было организовано производство по изготовлению фруктовых вод. Заведующий этим производством Чащин с первых дней своей работы организовал преступную группу, которая систематически и в широких размерах похищала сиропы. Хищение производилось следующим путем.

Готовый сироп Чащиным получался на производстве в весовом выражении (в килограммах), а отпускался в торговую сеть в литрах. Разница в весе одного килограмма и одного литра сиропа составляет 30 граммов (литр сиропа на 30 граммов меньше, чем килограмм того же сиропа). Кроме того, полученный сироп фальсифицировался путем разбавления водой. Используя разницу в весе 30 граммов от каждого килограмма сиропа и разбавляя сироп водой, преступники создавали большие «излишки» сиропа на производстве, которые потом реализовывались через торговую сеть. Имея предварительный сговор с заведующими 7-ми ларьков о реализации похищенного, Чащин ежедневно отправлял им сироп по 60 литров, накладная же выписывалась лишь на 50. Таким образом, ежедневно реализовывалось через вышеуказанные ларьки 70 литров похищенного сиропа. Вырученные от продажи похищенного сиропа деньги распределялись по принципу – 8 частей Чащину и 2 части зав. ларьком. Кроме сиропа, Чащин похищал с производства сахарин, лимонную кислоту, эссенцию и сухой сироп. В состав преступной группы входил и директор Леноблторга Блюмин. Блюмин получал через Чащина от реализации похищенного 1500 рублей в месяц. Кроме того, Блюмин получал «вознаграждение» с заведующих ларьками, через которые продавался похищенный сироп. Так, например, зав. ларьком Травина передала Блюмину 8500 рублей как плату за полученное ею выгодное место работы.

  Указанное преступление было вскрыто следующим способом. По инициативе прокуратуры Гатчинского района в торговых точках, продающих сироп и фруктовые воды, была проведена внезапная проверка. При проверке счетные работники конторы Леноблторга произвели снятие натурных остатков, кассы, сверили приходно-расходные документы и произвели анализ сиропа. В четырех ларьках были установлены излишки денег от 20 рублей до 3,5 тысяч рублей. В одном ларьке выявлена недостача в сумме 3269 рублей. Прокуратура на основании результатов внезапной проверки произвела обыски у некоторых зав. ларьками и зав. сиропным производством Чащина.

При обыске на квартире у Чащина обнаружено: 263 тысячи рублей советских денег, 130 рублей золотом царской чеканки, 5 пар золотых и 3 пары простых часов, 2 золотых кольца, 2 пары бриллиантовых серег, бриллиантовая подвеска, состоящая из 23-х камней, золотая брошь, нагрудная медаль… Деньги и ценности были зашиты в различных местах одежды и тщательно спрятаны.

По делу привлечено 8 человек, в том числе организаторы хищений – за исключением 2-х зав. ларьками, все сознались в совершенных преступлениях. Таким образом, благодаря инициативе следователя и прокурора прекращена преступная деятельность шайки хищников.

Прокурор Ленинградской области, государственный советник юстиции 3-го класса Баляснинов».

Как вспоминал Е.Г. Штемпель, «сиропное дело» имело большой резонанс в городе. Вскрылось, что в годы фашистской оккупации Чащин открыл в городе хлебопекарню, где часть продукции менял на золото и драгоценности. У членов преступной группы было изъято более миллиона наличных рублей и большое количество золота – на сумму около четырех миллионов рублей. Тогда это были огромные деньги.

«Работавший с нами эксперт-ювелир произвел оценку ценностей, кроме массивных бриллиантовых подвесок, которые он никак не мог оценить, – рассказывал Ефим Григорьевич. – Бриллианты были такой величины, что не помещались ни в один футляр. Понять, кому раньше могли принадлежать эти подвески, мы не могли. Помог случай. Однажды при осмотре подвалов сожженного и разграбленного фашистами Гатчинского дворца-музея я обнаружил разбитый мраморный бюст Марии Федоровны – супруги императора Павла I. На этом бюсте можно было рассмотреть точно такую же подвеску. Я сделал запрос в Сарапул, где сотрудники довоенного музея хранили в эвакуации спасенные ценности. Вскоре оттуда в Гатчину вернулась сотрудница с каталогом музейных ценностей и подтвердила мое предположение. Среди изъятых драгоценностей была и большая нагрудная медаль с бриллиантами, принадлежавшая Павлу I. Эти и многие другие вещи были украдены из дворца, по-видимому, когда немцы наступали на Гатчину. В этот период безвластия из дворца пропало немало музейных вещей».

Обнаруженные при обыске у Чащина золотые часы были изготовлены Торговым домом Павла Буре. Одни из них были «музыкальные». Ряд ценностей были зашиты в женской юбке и в телогрейке. Во время обыска Чащин охотно давал показания и даже проговорился, назвав спрятанную сумму в 100 тысяч рублей, которую Ефим Григорьевич не мог найти. Пачки с деньгами, как в банке, были аккуратно связаны лентами и снабжены подписями с указанием находящихся в них сумм. По законам военного времени трое из преступной группы были расстреляны.

Приказом главного прокурора РСФСР, государственного советника юстиции 2-го класса Волина за № 68 от 25 октября 1944 года следователь Гатчинской прокуратуры Е.Г. Штемпель «за инициативное и оперативное расследование указанных дел» был награжден часами.

Как власти города ценности разворовывали

Еще одно дело, наделавшее много шума в Гатчине в 1944 году, - история, связанная с присвоением городскими властями антикварных вещей. В здании Покровского собора находился склад бесхозного имущества, собранного после освобождения от захватчиков по всему городу. Здесь было много мебели, картин, гобеленов, фарфора, серебряной посуды… Часть вещей была явно из дворца. Тогдашнее гатчинское руководство забирало себе наиболее ценные вещи, и их квартиры быстро превратились в антикварные салоны. Городской финансовый отдел прикрывал их незаконную деятельность: оценивал имущество по самым низким ценам, но первые лица не платили деньги даже за это.

Е.Г. Штемпель пригласил к себе заведующего складом – узнать, по какой цене были выданы вещи, и сколько они действительно стоят. Завскладом явно не ожидал такого поведения от молодого следователя и рассказал, как все это было.

«Как сейчас помню, вызвал к себе начальника ГОРФО по фамилии Прапорщиков: «Даю две недели – предложите рассчитаться или будем изымать все обратно», – вспоминал Ефим Григорьевич. – На следующий день меня вызвали в бюро горкома и потребовали, чтобы я не занимался не своим делом. Я сказал: «Вы занимаетесь своим делом, а я своим». Через день мне влепили строгий выговор по партийной линии. Тогда с этой историей я обратился к своему знакомому генералу, областному прокурору в Ленинград, который был вхож к Жданову. Через месяц – звонок из обкома партии: вызывают на заседание. Приехал в Смольный, а там, в приемной, уже все местное начальство сидит, ждет очереди. Заседание вел секретарь обкома Бумагин. На заседании мне дали слово, выслушали, поблагодарили за службу и выговор отменили. А вот первого секретаря Гатчинского горкома Василенко сняли, остальным объявили строгие выговоры. Все незаконно полученные ценные вещи они должны были вернуть».

Запутанная история с коротким концом

Запомнилось также дело об убийстве рабочего домоуправления Суворова. За день до убийства он пришел в прокуратуру и рассказал о том, что завхоз домоуправления ворует стройматериалы и потом продает их. Ночью в комнате Штемпеля раздался телефонный звонок. Звонил начальник городской милиции полковник Василий Арсентьевич Иванов: «На улице Солодухина, около кладбища, в частном доме, совершенно убийство, собирайтесь». Взяли кинолога с собакой и поехали.

Выяснилось, что стреляли в Суворова через окно. Он, как сидел за столом и пил чай, в таком положении и остался – с чашкой в руке. Пуля, пройдя сквозь голову, боком ударилась о шкаф и застряла в нём. Осмотрев простреленное окно и место, откуда стрелял убийца, пошли по его следу, которой взяла собака. Следы вели в сторону кладбища. Метров через пятьдесят Е. Г. Штемпель увидел в снегу дыру. Сунул в нее руку и вытащил оттуда парабеллум. Собака рычала и тянула сыщиков вперед. Пройдя немного по кладбищу, вышли на дорогу, где след потерялся.

Вернувшись к убитому, вызвали в качестве понятого завхоза домоуправления. Он сразу же повел себя как-то подозрительно. Штемпель пригласил его зайти в дом, где находилась собака, а он боится, не заходит. Говорит, чтобы убрали собаку. Тогда посадили завхоза в машину и повезли в милицию. В дороге он совсем растерялся, стал путаться в ответах на вопросы, и в итоге сознался в убийстве.

Выстрелы в ночи на улице Госпитальной

В феврале 1948 года Ефим Григорьевич разоблачил группу расхитительниц денежных средств на Гатчинском торфопредприятии. Закончив дело, передал его в суд. В тот же день, под дверь его квартиры подбросили записку: «Если они будут осуждены, тебе не жить». А вскоре на него было совершено покушение. В час ночи, когда он возвращался с работы, напротив дома № 5 на улице Госпитальной раздался выстрел. Пуля пролетела над его ухом. Стреляли из-за угла старого двухэтажного дома. Следователя спасли три вековых дуба, и сегодня растущие вдоль улицы. За массивный ствол одного из них Штемпель сумел укрыться. Он тоже дал два выстрела в сторону стрелявшего и просидел за деревом до шести утра, пока по улице не прошла группа солдат. С ними он благополучно дошел до дома. Бандит, как потом выяснилось, побоялся выйти. Ефима Григорьевича спасло еще и то, что на нем были валенки. Иначе бы он замерз.

Стрелявшего вычислили милиционеры, сделавшие запросы на всех, кто вышел из мест лишения свободы и мог находиться в Гатчине. Подвели и сплетни сотрудниц торфопредприятия: кто-то проговорился, что после отсидки вышел любовник руководительницы преступной группы - Бархатовой. Так оно и вышло. Бандита вскоре повязали, при обыске у него нашли пистолет.

Новая глава биографии следователя началась в октябре 1948 года, когда Е.Г. Штемпеля пригласили в Ленинград на работу в первую в Советском Союзе научно-исследовательскую криминалистическую лабораторию. Но это уже отдельная история…

Андрей Бурлаков