Линия судьбы Анатолия Горбатенко: от Казахстана до имения Штакеншнейдера

О чём говорят мужчины…

Шутки шутками, но лучшего собеседника для того, чтобы разобраться в недавнем прошлом нашей страны, сегодняшних проблемах и понять загадочную русскую душу, чем Анатолий Владимирович, трудно найти. Родившись на Украине, он всё детство и юность провёл в Казахстане, 40 лет живет в Гатчине. Прошёл путь от слесаря КИПа на гатчинских очистных до заместителя главы администрации Гатчинского района, долгое время возглавлял коммунальное хозяйство района. Подвижник, меценат, занимается нелёгкой судьбой памятников архитектуры в районе. Увлекается историей, ну и, как водится, немножко философ.

Мы встретились с Анатолием Владимировичем в офисе на улице Володарского. Когда идёшь мимо однотипных серых домов, проезжающие машины так и норовят обдать тебя грязью. Заходишь в помещение и словно попадаешь в иной, совсем нездешний мир. Старинная мебель, книжные шкафы, на оригинальных деревянных стендах – экспозиция, посвящённая многострадальной «Гатчинской мельнице», «усадьбе Штакеншнейдера». Угловатые силуэты стендов-деревьев, макет самой мельницы, многочисленные фотографии. В принципе, разговор о печальной судьбе мельницы и был целью моего посещения офиса Анатолия Горбатенко, но беседа наша вышла далеко за рамки этой темы. 

Мой адрес – не дом и не улица…

- «Гатчинская правда» уже неоднократно писала о многострадальной судьбе мельницы. Да многие писали! И власти в лице Людмилы Николаевны Нещадим принимают деятельное участие во всей этой истории, но воз и ныне там. Таковы современные законы и обстоятельства, и что со всем этим делать, ума не приложу. Знаете, всё в мире взаимосвязано, и истоки многих наших проблем лежат в прошлом. Мы – лишь продолжение деятельности наших предков. Они, как и мы сейчас, делали добрые дела и совершали ошибки. Не поняв своего прошлого, мы ничего не поймём в дне нынешнем. Это я вам говорю, как человек, давно интересующийся историей. 

Мы неспешно пьём чай. Анатолий Владимирович, широкоплечий, кряжистый, похож на медведя средних размеров. Интервью временами плавно перетекает то в лекцию по истории, то забредает в лингвистические дебри казахского языка, то напоминает инструктаж по эксплуатации коммунальных систем. Не всегда понятно, но жутко интересно.

- Если говорить о проблемах сохранения культурного наследия, то причин плачевного состояния большинства наших памятников много, но ключевая, как мне представляется, одна. К сожалению, у нас в России – серьёзные проблемы с исторической памятью. Прежде всего, на уровне семьи. Мы жили в Казахстане, и, помню, совсем мальчишкой я пришёл в гости к своему сверстнику, казаху. На стене висит какой-то старинный, обтянутый кожей, очень ветхий щит. Я его спрашиваю: «Что это?» Он спокойно так отвечает: «Это щит моего далёкого-далёкого прадеда. Вместе с Чингисханом предок ходил в походы». Я, конечно, сначала не поверил. Чингисхан, это ж тыщу лет назад было. Но он начинает перечислять имена деда, прадеда, прапрадеда и так далее. И всё с подробностями. Сколько табунов было у такого-то, где паслись, в каких походах участвовал. Имена детей, жён. Спрашивает меня: «А ты сколько поколений знаешь? Хотя бы дедушку своего деда». А я кроме деда никого и не знаю. Дальше – туман.

Потом я своему деду рассказал эту историю, он великолепно знал казахский язык, обычаи, среду. Он подтвердил: мальчишка не врёт. У казахов долго не было письменности, по сути, мы им принесли алфавит, но устная традиция у них развита великолепно. Историю своего рода нужно знать обязательно. Соблюдать традиции тоже. Это святое. Например, у них с древних времён идёт обычай: если пришёл гость, его нужно угостить, разумеется, но очень важно снабдить его продуктами в дорогу. Расстояния тогда были огромными, человек мог неделю возвращаться домой.

И вот сейчас. Живут, например, два соседа по лестничной площадке, казахи. Один пришёл в гости к другому, выпили по рюмочке, уходит, тот ему обязательно должен дать что-нибудь в «дорогу». Хоть пирожок, конфетку, но надо. А то как он лестничную площадку пересечёт без подкрепления? Мы же свои традиции растеряли, память предков тоже.

- А как вас занесло из Украины в Казахстан?

- Украина была только эпизодом. Мой отец работал в тресте, который занимался бурением скважин, добывал воду. Трест работал по всему Советскому Союзу. Так что в детстве мы много ездили по стране, может быть, отсюда моя страсть к путешествиям? Осели в Казахстане, в Целинограде. Хрущёвское освоение целины напрямую коснулось наших мест. У нас в городе был, кстати, весь Союз в миниатюре.

- Целинники заселили город?

- В основном, ссыльные и освободившиеся. Там же кругом лагеря. Карлаг, Алжир, слышали, наверное? Акмолинский лагерь жён изменников Родины. Он у нас рядышком располагался. Я был знаком с охранником лагеря. Он много рассказывал такого про женский лагерь, что и повторять не хочется. Ещё в 70-е там можно было увидеть остатки вышек, бараков. Родители нам, детям, не разрешали туда бегать: плохое место, мол. Так что контингент в городе жил специфический.

Меня однажды спросил отец моего друга, мол, как зовут, как учишься, а потом, словно о чём-то само собой разумеющемся: «Отец твой по какой статье сидел?» Я прибегаю к отцу: «Папа, папа, ты по какой статье сидел?» Тот: «Что ты несёшь? Ни по какой статье я не сидел!» Потом другие знакомые спрашивают: «Так вы здесь на поселении?» После ссылки, мол. Я: «Папа, папа, мы здесь на поселении?» Отец рассердился по-настоящему: «Заруби себе на носу. Ни по статье я не сидел, ни на поселении! Я приехал сюда потому, что здесь живут мои родители, я здесь родился, Казахстан – моя родина!»

Но людям трудно было поверить, ведь почти все вокруг оказались здесь не по своей воле. Ссыльные немцы, чеченцы, ингуши, кого только не было. Украинцев, кстати, много. Они ещё во времена Столыпина массово туда переселялись. Комендатуры в городе сохранялись до конца 60-х, ссыльные туда отмечаться ходили. Казахов процентов 30 было всего, остальные – со всей страны. Даже испанцы, итальянцы, поляки присутствовали. При этом никаких национальных разногласий. Я с детских лет усвоил: не судить о человеке по национальности. На простейшем уровне. Сидишь, например, в компании, скажешь: «Немцы, такие гады!», а рядом немец сидит. Или про кавказцев что-нибудь, а в компании с Кавказа ребята. Никогда у нас даже не возникало мысли, какой национальности человек? Только личные качества. Порядочный – нет? Смелый – трус, умный человек или дурак. То, что началось в перестройку с делением на национальности, было просто преступлением перед нашим советским народом.

- А как эти люди, в массе своей репрессированные, относились к Советской власти? Им ведь было за что её ненавидеть.

- Не только их, но и нас, «благополучных», не обошли стороной все эти проблемы. Семья деда моего не была раскулачена только потому, что их вовремя предупредили – приезжает комиссия, будут раскулачивать, ссылать, так что бегите! Дед оставил колхозу всё имущество, что у него было. Добровольно, так сказать. Корову, баранов, дом оставил, землю. Им сделали в сельсовете справку, что они, безлошадные крестьяне, уезжают на заработки, и дед с семьёй ночью сели на подводу, уехали в Омск.

Изучая историю своей семьи, я был вынужден изучать историю страны. Меня всегда интересовало, что случилось? Почему они так резко сорвались с места, бежали практически. Я полез в литературу, начал изучать вопрос и ответ нашёлся! Дело в том, что до 1936-го года Акмолинская губерния входила в состав Казакской автономной республики, именно так, через «к», от слова казак. Это потом её расформировали и возникли Киргизская ССР и Казахская ССР. А до того Казакская АР входила в состав РСФСР. И именно Акмолинская губерния показывала самые плохие результаты в республике по сбору зерна. Так вот, Сталин приехал в Омск, собрал весь актив, разнёс их в пух и прах. Разнёс и …уехал. А эти на местах забегали и резко активизировали работу по отъёму зерна у населения. И под раздачу как раз попали мои. При этом никакого особенного диссидентства я не замечал. Наоборот, отец рассказывал, что в тот день, когда умер Сталин, у него сильно болел зуб. Выходит он из цеха, где работал, чтобы приложить снег к щеке, зуб болит невыносимо. И вдруг паровозные гудки завыли, бегут люди, плачут: «Сталин умер! Как же жить теперь!» Странная картина, согласитесь, почти сплошь все репрессированные, но совершенно искренне плачут о смерти вождя.   

Гатчина. Коммунальная служба.

- Как вы оказались в Гатчине?

- Ещё подростком, в 1976-ом году, мы с мамой приезжали в Ленинград. На один день, здесь жил мамин брат, дядя Ваня. Одного дня мне хватило, чтобы принять решение: я буду жить в Ленинграде. Сам город, люди - всё произвело совершенно неизгладимое впечатление. И на предпоследнем курсе института я приехал в Ленинград уже сам, на разведку. Нужны ли специалисты – инженеры-электрики, и куда я смогу устроиться. Оказалось, что в сам Ленинград попасть очень трудно, но мне сказали: «Поезжай в Гатчину, там должно быть место». Я подумал, что поработаю немного в Гатчине, а потом переберусь в Ленинград, город моей мечты. Получается так, что все возможности перебраться в Питер у меня сегодня есть, но уже я не хочу никуда отсюда уезжать.

В Гатчине мне пообещали, что место найдётся. Я окончил институт в 1984-м году, приезжаю с дипломом устраиваться на работу, а мне говорят - вакансий нет. Что делать? Предложили устроиться слесарем КИПа на Гатчинские очистные. Я спрашиваю: «А прописка у меня будет?» Ответили: «Да». Я пошёл работать слесарем. Проработал месяц, вызывают в отдел кадров. У нас, говорят, освободилась должность мастера по ремонту и эксплуатации электрооборудования. Как раз по моей специальности. Хорошо, что я окончил сельскохозяйственный институт. Инженера-электрика готовили как главного энергетика совхоза. Ты должен был знать помимо сопромата и теоретической механики основы агрономии, животноводства, технологические процессы. Так и получилось, что, поработав мастером по ремонту и эксплуатации электрооборудования, я стал начальником очистных сооружений Сиверского поселения. Потом начальником района в «Водоканале», затем я стал директором производственного объединения «Райжилкомхоз» Гатчинского района. И тут началась перестройка.

- Как вы восприняли новые веяния?

- Как и многие другие облапошенные, чуть ли не с восторгом. Идеализма было много, наивных представлений. Прозревать, к сожалению, довольно поздно начал.

- Тогда, в 91-ом, многим казалось, что год-два, и начнётся едва ли не райская жизнь.

- Я приблизительно в это же время как заместитель главы администрации Гатчинского района побывал в Германии, смотрел, как у них устроено коммунальное хозяйство. Например, перед этим я работал начальником в Вырицком районе, чистил резервуары второго подъёма. Из скважины качается вода в резервуар, а оттуда уже насосы гонят в сеть. Это такое сооружение из железобетонных блоков, перекрытое плитами, люки, и всё обваловано землёй. Мы спустились в резервуар. Там по колено грязи, ила, кошки дохлые, чёрт-те что творится. Мы лопатами всё это вычистили, помыли железобетонный бункер и считали, что мы молодцы. Это для питьевой воды, между прочим.

В Германии приезжаем на подобное предприятие. Кабинет, в нём иллюминатор. Спрашиваем, что это такое? Резервуар питьевой воды, отвечают. Щёлкает выключатель, мы заглядываем в резервуар, а там голубой кафель, чистейшая, прозрачная вода. Мы просто ахнули. Спрашиваем, а как же осадки, всякие другие загрязнения? А мы чистим, отвечают, вот скоро опять будем чистить. Там чистота, как в операционной, но собираются скоро чистить.

Я вернулся домой с огромным воодушевлением, потому что понял, куда нужно идти, какой у нас огромный резерв для роста. Но постепенно энтузиазм мой стал угасать. Огромное количество проблем в тот период, это 93-й – 94-й, – с углём, мазутом, да со всем. Кадры разбегаются, деньги платить более-менее приличные мы не можем. Приходится набирать людей с улицы, а там ведь разные попадаются. Например, кочегар на угольной котельной стоит смену, выпил, уснул. Котёл остыл, вода ушла. Он спохватился, запустил холодную воду, а секции котла ещё не до конца остыли. Они лопаются. Один кочегар за смену может уничтожить дорогостоящий котёл. А разборка котла, замена секций может занять до недели времени. Других людей взять негде. Квалифицированный работник на такую зарплату не пойдёт. Всё при этом жёстко регламентировано нормативами, которые нарушать нельзя. По нормативам должно быть пять кочегаров, и зарплата у них, условно, сто рублей. Можно было бы сократить количество кочегаров до трёх, они вполне справились бы при существенном увеличении зарплаты, но нормативы нельзя нарушать. Поэтому я и ратовал за создание частных компаний по обслуживанию коммунального хозяйства. То есть, сами сети, безусловно, остаются в муниципальной собственности, однако обслуживают их частные компании. У них нет этих строгих нормативов, сами себе хозяева, работают значительно эффективнее. Кое-что удалось сделать, но, по сути, в то время трудно было идти вперёд. Стояла просто задача выжить, не остаться без тепла зимой, о развитии нечего было и думать. Тем более, начался передел собственности, пришлось уйти с должности замглавы, по разным причинам.

Музеи. Книги

- В детстве я много чем увлекался, но были две настоящие страсти: книги и музеи.

Любовь к книгам привил мне отец. Читал я запоем, всё подряд поначалу. В доме стоял большой книжный шкаф и я, маленький, куда мог дотянуться, там и брал книги. Отец специально книги расставлял таким образом, чтобы те, которые мне ещё рановато, стояли высоко, а те, которые нужно читать, были в пределах досягаемости. Но я, естественно, как обезьянка, вскарабкался по шкафу до самого верха и достал толстенный том Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Запретный плод сладок, но читать было тяжело. Ничего не понятно. Где-то до середины всё же осилил. И только потому, что книга под запретом.

Любовь к чтению – на всю жизнь. Как и у отца. Он живёт в Ельце, и когда собираюсь к нему в гости, обязательно везу целую сумку книг. Штук пятьдесят книжек. Проходит некоторое время, он звонит: «Ты мне что-то маловато книг привёз, я уже все прочитал».

А с музеями такая история. Купался в детстве на речке, нашёл камни с отпечатками. То ли каких-то животных, то ли моллюсков. Я собрал целую горсть таких камешков, пошёл в краеведческий музей. Они там посмотрели, пришёл специалист, объяснил, какой период образования отпечатков, что они могут означать. Меня похвалили за любознательность и разрешили в музей ходить бесплатно. Я ходил практически каждую неделю. В первом зале был стенд, посвящённый заводу «Казахсельмаш» и бригаде коммунистического труда, в которой работал мой папа. Фотография папы в первом зале. Потом зал, посвящённый Гражданской войне. У нас там Колчак воевал. В зале стоял пулемёт «Максим». Трогать его руками, конечно, не разрешалось. А в следующем зале - экспозиция про освоение целины. В нём стояла палатка целинников. Мы ходили в музей с группой ребят. Всем нам хотелось из пулемёта «пострелять». Смотрительница, завидев нас, напрягалась. Мы делали вот что. Кто-то стоит возле пулемёта, ходит кругами. Она всё внимание на этот зал. В это время другие забираются в палатку. Она слышит какой-то шум, идёт выгонять нас из палатки, а другие хватаются за ручки пулемёта - «та-та-та-та»! Потом убегаем. Так начиналась любовь к музеям.

Усадьба Штакеншнейдера

- Усадьба Штакеншнейдера - один из самых многострадальных объектов культурного наследия на территории Гатчинского района. В своё время, ещё при Александре Петровиче Худилайнене, был создан совет по культуре. Меня пригласили в его состав. Стал ходить на мероприятия, прослушал лекцию нашего замечательного краеведа Сёмочкина о плачевном состоянии памятников архитектуры. В том числе и о мельнице. Я съездил в Мызу-Ивановку, убедился, что, действительно, всё очень плохо. Начал собирать информацию, кому принадлежит этот объект. Нашёл собственника. Долгие переговоры, даже был период, когда Елена Викторовна Любушкина была главой районной администрации, дело дошло до подписания договора. Но потом Любушкина ушла, у собственника какие-то свои обстоятельства возникли. Всё вновь замерло. Самое главное, что нынешнему собственнику, сельхозпредприятию ЗАО «Черново», мельница эта совершенно не нужна. Разрушается с каждым годом, но им на это наплевать.

- Подождите, но должна же быть какая-то причина. Если люди готовы выкупить объект, отреставрировать его, то им-то чем плохо?

Анатолий Владимирович разводит руками. Видно, что тема переговоров с собственником – что-то вроде зубной боли для него.

- В том то и дело, что нет никакой причины. От того, что непонятна их упёртость в вопросе продажи, самая тоска. Были бы причины очевидные, понятные, можно было бы как-то решить вопрос. А тут – как об стенку головой.

Мы ходим по экспозиции. Грустно покачиваются на макетах деревьев фотографии зданий, построенных знаменитым архитектором Штакеншнейдером в Петербурге. Мариинский дворец, Дворец князей Белосельских-Белозерских, Ново-Михайловский дворец и так далее, так далее. Родился будущий архитектор как раз в имении Мыза-Ивановка.

- Мы привлекаем всё больше людей к этой проблеме. Сегодня я разговаривал с представителями Мариинского дворца, где заседает Законодательное собрание Санкт-Петербурга, и мы договаривались о том, как будем отмечать день рождения Андрея Ивановича Штакеншнейдера, совместно. Расчёт на то, что чем больше влиятельных людей будет приезжать на место рождения нашего великого зодчего, тем больше шансов, что кто-нибудь скажет: «Да что же это такое? Почему вы ничего не можете сделать с этим объектом!» И тогда, глядишь, дело завертится!

Расчёт, конечно, очень по-русски сделан. Авось, упрямый собственник не устоит под строгим начальственным взглядом! Но что делать, если других вариантов, по сути, не остаётся.  

Андрей Павленко