Олег Лиманкин: «Психиатры – не чародеи, но и не злодеи»
Любая профессия окружена разным количеством мифов и тайн. Медицинские специальности – не исключение, тем более, если речь идет о врачах-психиатрах, которые занимаются «лечением душ человеческих». А, как известно, чужая душа – потемки.
В личной беседе с одним из таких целителей душ мы говорили о стигматах, дьяволе, английской психиатрической больнице «Бедлам», название которой впоследствии стало нарицательным, истории, рок-музыке, кинематографе и, конечно, о психиатрии.
Это главный врач Санкт-Петербургской городской психиатрической больницы № 1 им. П.П. Кащенко, вице-президент Российского общества психиатров, главный внештатный психиатр Росздравнадзора по Северо-Западному федеральному округу РФ, доцент кафедры психотерапии и сексологии Северо-Западного Государственного медицинского университета им. И.И. Мечникова, а по совместительству – глава Большеколпанского сельского поселения Олег Васильевич Лиманкин.
Пока я ожидала интервью, сидя в приемной главного врача, мой взгляд невольно привлек красивый кованый держатель для зонтов, из которого торчали три зонта-трости. Раздумывая над тем, для кого они предназначены, решила, что это первая проверка «на психику». Видимо, пройти ее не удалось, потому что первый вопрос, который мне не терпелось задать, касался загадочных зонтов.
- Олег Васильевич, для кого эти зонты в приемной?
— Территория больницы большая. Если гостям понадобится пройти в другой корпус, а на улице дождь…
- А если не вернут? Уж больно зонты красивые…
— Пока такого не случалось. Если не вернут, купим другие. Давайте с вами исходить из предположения, что с каждым разом число исчезнувших зонтов неизбежно будет уменьшаться. Понимаете, мы ведь говорим не о зонтах, а моделируем систему жизненных принципов. На чем строится концепция доверия? Я априори тебе доверяю, полагаюсь на твои слова и обещания, ведь сомнения, недоверие, «проверки» отнимают много времени и сил. Ты, конечно, можешь меня обмануть – но только один раз. При этом ты теряешь друга, а я избавляюсь от предателя. Кто в выигрыше? Предпочитаю судить о людях, может быть, лучше, чем они того заслуживают.
- А эти принципы работают в психиатрии?
— Безусловно, если мы имеем в виду партнерскую модель отношений врача и пациента. Когда врач все решает за больного, в том числе применяя какие-либо ограничения, он снимает с пациента ответственность за результат лечения. Наоборот, делая пациента партнером, обсуждая с ним все сложные и не всегда приятные вопросы, касающиеся приема лекарств, ограничительных и режимных мер, доктор не только заручается его согласием и поддержкой, но и предлагает разделить ответственность. Доверие, как правило, вознаграждается.
Вот почему у нас в больнице палаты отделений имеют двери, на стенах висят зеркала, а пациенты могут носить не больничную пижаму, а собственную одежду, многие из них находятся в режиме «свободного выхода». С окон постепенно исчезают решетки. Лет двадцать назад такое было бы невозможно: многие врачи и медицинские сестры считали, что только строгие, почти полицейские меры надзора могут предотвратить агрессию больных, побеги и сделать обстановку в отделении «спокойной».
Однако мы видим, что в более свободном больничном режиме, с меньшим числом ограничений нарушений поведения, всяких ЧП гораздо меньше.
- Почему вы выбрали профессию психиатра?
— Отчасти виновата «отягощенная наследственность». Мама — хирург, много лет была главным врачом поликлиники. Бабушка, имевшая только четырехклассное образование, в годы войны работала санитаркой в госпитале, выхаживала раненых и, видимо, у нее это хорошо получалось – один офицер подарил ей на память золотые швейцарские часы, которые много лет хранились у нас в семье как дорогая реликвия. Поэтому по материнской линии медицинский выбор был вполне очевиден. Но отец – следователь, юрист, долгое время работавший журналистом, сделал из меня гуманитария. Когда тебе пятнадцать лет, хочешь быть и историком, и кладоискателем, и адвокатом, и археологом. В итоге – психиатрия, самая гуманитарная область медицины, связанная с различными сферами человеческой жизни – философией, психологией, политикой, искусством. Как говорят, предмет темный, но интересный и кое-какому исследованию все-таки подлежит.
- Откуда вы родом и каковы ваши корни?
— Родился в Сибири, но сам воронежский. А в Якутии, самом холодном месте Советского Союза, мои родители работали по распределению после окончания института. Может быть, поэтому не люблю жару. Кровь во мне перемешана – два русских деда, одна бабушка украинка, а другая – удмуртская татарка.
- А как вы стали гатчинцем?
— Окончил I Ленинградский медицинский институт им. И.П. Павлова, по распределению попал в больницу им. П.П. Кащенко. Думал, что ненадолго, а получилось так, что работаю здесь уже 32 года. Был врачом, заведующим отделением, начмедом, в 1998 году стал главным врачом больницы. Со мной работает моя жена – тоже врач, здесь выросли мои дети.
- Как правило, молодые специалисты стараются попробовать разные места работы, прежде чем определиться окончательно…
— Значит, мне в этом смысле не повезло (шучу). Хотя, говорят, что каждый новый брак хуже предыдущего. Должность главного врача – это не столько преференции, сколько ответственность и крест.
- Почему?
— Автономная больница – это не просто медицинский гарнизон, но и своеобразный городок со своей историей. А нашей истории – несколько веков: новгородская деревня, шведская Ингерманландия, российское дворянское гнездо, Апраксины, Демидовы, земская больница, Кащенко, центр ленинградской психиатрии, трагедия военных лет. Больница – это не только полторы тысячи пациентов, но и поселок медицинских работников. Жизнь этих людей постепенно становится частью жизни твоей собственной, ты берешь на себя патерналистские, отеческие обязанности – и все, начинаешь заниматься не только лечебным делом и хозяйственными проблемами, но и усадьбой, парком, жильем для сотрудников, всей социальной сферой. И тебе начинает казаться, что без тебя все будет не так, как надо, все развалится, пропадет. Ну, и как же это все бросить? Такая профессиональная деформация часто наблюдается у наследных монархов, поэтому я по убеждениям монархист.
- Я оценила вашу самоиронию. Это и побуждает вас вступать в ряды местного депутатского корпуса и возглавлять поселение?
— Несмотря на то, что больница относится к Санкт-Петербургу, она расположена в Гатчинском районе, и практически весь персонал больницы – около 1300 человек – проживает здесь же. Соответственно, необходимо решать проблемы, связанные с нуждами сотрудников и всего поселения в целом – дороги, школа, детский сад, благоустройство, организация досуга, празд- ники, церковь. Построенные за полтора миллиарда рублей новая газовая котельная и четырнадцатикилометровый газопровод – это результат усилий и на уровне властей района, области, и на уровне властей Санкт-Петербурга. Открыли в Никольском социальный центр, где работают тренажерный зал, бильярдный клуб, шахматный клуб, курсы английского языка, рок-клуб – это и для сотрудников, и для жителей всего поселка.
- А рок-клуб – это тоже одна из рутинных нош или отзвуки увлечений молодости?
— Окончил музыкальную школу по классу фортепиано, потом гитарные юношеские страсти, играл в двух группках. Самиздатом написал книжку по истории рок-музыки. Но сейчас от этого остались только приятные воспоминания и коллекция музыкальных записей.
- Вы помните тот момент, когда впервые столкнулись с реалиями работы психиатром?
— В студенческие годы часто бывал в одной из ленинградских психиатрических больниц, которая функционировала в классическом формате: бывшее помещение монашеского общежития, скученность больных, замки, решетки и довольно мрачная общая обстановка. Тогда считал это неизбежными издержками профессии и был приятно удивлен, оказавшись в больнице им. П.П. Кащенко: павильонные корпуса в парковой зоне, отсутствие казарменных порядков, в целом, более доброжелательная атмосфера в отделениях.
- Изменилось ли отношение к психиатрии с течением времени?
— Наша работа не так тяжела и печальна, как многим кажется. Представления многих людей о психиатрии не соответствуют действительности и основаны на стереотипах вековой давности: смирительные рубашки, палаты-карцеры, связывания и другие меры ограничения, толпы агрессивных и страшных безумцев. В результате так называемого патоморфоза изменилась картина психических заболеваний, которые проявляются более легкими, стертыми формами расстройств, часто невротического, а не психотического уровня. В отделениях больницы вы не найдете «буйных» пациентов, большинство из них мало чем отличаются от ваших соседей. Изменились подходы к терапии: сегодня мы используем современные, более щадящие лекарства. Изменился и облик больниц, совсем не похожих на зловещий психиатрический госпиталь Бедлам, в который почтенных лондонцев по воскресеньям за плату пускали на экскурсию – посмотреть на страшных и одновременно забавных страдальцев, сидевших на соломенных подстилках и прикованных к стене цепями.
- Почему же «чернушные» представления о психиатрии столь живучи?
— Во многом это результат работы медийных средств, прессы и, в первую очередь, кинематографа. Я давно интересуюсь этим вопросом, собрал большую коллекцию почти из 800 фильмов, снабжая их анонсами и комментариями. К сожалению, приходится констатировать, что создатели кинопродукции продолжают формировать крайне негативный, стигматизирующий образ пациента с психическими расстройствами, врача психиатра, психиатрического учреждения, чем наносят колоссальный вред. Когда человек сталкивается с необходимостью обратиться к психиатру, эта стигма начинает определять его отношение к врачу и лечению: он скрывает свои проблемы из-за страха и стыда, уклоняется от помощи. В некоторых регионах страны, имеющих особые этнопсихологические традиции, больных членов семьи родственники прячут в подвалах и на чердаках, привязывают к кровати, не выпускают на улицу, стремясь избежать «позора».
- А зачем создатели фильмов продолжают снимать страшилки про «сумасшедшие дома», и как можно изменить эту традицию?
— На страшилках строится коммерческое, второсортное кино – триллеры, фильмы ужасов. Для того, чтобы сделать хороший фильм о проблемах личности, показать сложные душевные кол- лизии без дешевой атрибутики, вроде больных-маньяков или докторов-садистов, нужен талант. А его как раз большинству кинематографистов и не хватает.
Приходилось общаться с молодыми режиссерами, которые хотели снимать сцены фильмов, действие которых происходит в психиатрической клинике. Общение с этими «мастерами» всегда оставляло удручающее впечатление: малообразованны, плохо разбираются не только в психиатрии или в психологии (это полбеды), но и в своей специальности тоже, не знают истории кино, не умеют грамотно написать сценарий. Нацелены на конъюнктуру и созданные до них штампы; ищут для съемок страшные подвалы, в которых мы держим пациентов, и досадуют на красивые корпуса и отремонтированные отделения – «не та фактура»; очень огорчаются, узнав, что у нас не осталось ни одной смирительной рубашки.
- Возможно, отношение к психиатрии у наших граждан таково, потому что в стране не развита практика добровольного лечения душевных заболеваний. Мы лечим зубы, когда чувствуем боль, но не ходим к психиатру, если плохо спим или страдаем от необоснованной тревоги. Любое душевное заболевание для нас – это трагедия.
— Есть болезни «социально приемлемые», ассоциированные с социальным престижем, например, сердечно-сосудистые, о них говорят открыто: « Что-то сердце барахлит! — Отдохнуть тебе надо, Юрий Венедиктович!». А вот жаловаться на геморрой в светском разговоре не принято – эта болезнь относится к «неприличным». Что касается душевных заболеваний, то, увы, следует признать, что они несут на себе компрометирующий, стигматизационный отпечаток. Предстоит потратить еще немало времени и сил, чтобы в представлениях людей стереть разницу в восприятии психических и соматических болезней. Лучший способ – открытая и достоверная информация о реальном положении вещей в психиатрии.
Кстати, психиатрическое лечение сегодня осуществляется добровольно, за исключением ситуаций, когда поведение больного представляет непосредственную опасность для него самого, его здоровья или жизни окружающих (в этом случае решение о принудительном лечении принимает суд – это, примерно, 4-6 % от числа всех госпитализаций).
- Вы согласны с выражением: «депрессия – удел ленивых»?
— Говоря упрощенно, существуют два вида депрессии: эндогенная и психогенная. Эндогенная депрессия обусловлена внутренними причинами, биохимическими нарушениями в головном мозге, вследствие чего эмоциональный фон снижается, начинается двигательное торможение, замедляется мышление – «лампочка горит вполнакала». Этот вид депрессии необходимо лечить, в первую очередь, фармакологическими препаратами, причем, лечить долго, иногда всю жизнь, если депрессивные приступы повторяются.
А психогенная депрессия провоцируется внешними факторами – такими, как смерть близкого человека, социальный стресс, потеря работы, несчастная любовь. Эту депрессию необходимо «прожить» самому, переработать всю боль внутри, что-то переосмыслить и стать сильнее. Не стоит с помощью пилюль регулировать естественные реакции организма, но можно обратиться за помощью к психотерапевту или психологу. К сожалению, люди нередко склонны самостоятельно «снимать» стресс и тревогу, «глушить» естественные душевные переживания таблетками. Это подогревается рекламой фармакологических компаний, навязывающих антидепрессанты и транквилизаторы как способ решения жизненных проблем.
- Чему вас научили ваши пациенты?
— Когда я стал молодым врачом, совершающим ежедневный обход отделения, в котором находилось 125 больных, то очень быстро понял, что все мои проблемы – отсутствие денег, нормального жилья, профессиональные трудности – очень мало значат в сравнении с бедами и тяготами моих пациентов. Общение с обделенными людьми учит ценить собственную жизнь и все то, что ты имеешь. А, помогая более слабым, ты сам становишься сильнее и добрее.
- Какой отпечаток наложила на вас ваша профессия?
— Медикам свойственен реализм, который многими воспринимается как специфический врачебный цинизм. Пациенты хотят, чтобы врачи в полной мере переживали с ними их боль, но так не бывает. Иначе очень быстро наступит перегорание, и врачу самому может понадобиться квалифицированная помощь. Задача врача – максимально эффективно помочь больному, действуя при этом спокойно и добросовестно. Но это возможно, только если ты искренне ему сочувствуешь.
- С вашим жизненным и профессиональным опытом, можете ли вы «поставить диагноз» собеседнику после первых 15 минут разговора?
— Представления о личности психиатра сильно мифологизированы. Есть несколько таких архетипов: чародей (все понимает, видит насквозь, всемогущий, подчиняет волю и т.п.), злодей (ставит вредные диагнозы, мучает, вершит зло, запирает на ключ), чудак (сам странный, хотя и безвредный). Сами психиатры не прочь поддерживать такие мифы для придания авторитета. Кстати, про меня можете написать, что я чародей. А если без шуток, то психиатр не может не пользоваться теми знаниями, которыми он владеет, поэтому иногда хватает и трех минут, чтобы узнать о человеке то, что он сам о себе не знает. Бывает лучше об этом помалкивать: в этом случае «эзотерические знания» можно использовать, например, во благо лечения.
- Вы согласны с тем, что полностью психически здоровых людей не существует, и все мы недообследованы?
— И да, и нет. Если утверждать, что здоровых людей нет, потому что все мы так или иначе отклоняемся от некой «нормы», присущей здоровому человеку, то можно утверждать и обратное – больных людей тоже нет.
Существование выраженных и тяжелых психических заболеваний очевидно и не является предметом дискуссий. Но границы психического здоровья человека, границы нормы четко не определены. Норма – это некая сбалансированность. Нормальный человек в меру спокоен, в меру активен, в меру эмоционален и т.д. С нетривиальными людьми бывает порой сложно, но большинству творческих личностей свойственно выходить за рамки «нормы» – и тогда рождается гениальный математик, известный комик, талантливый художник, замечательный музыкант. Получается, что «нормальный» – это идеальный во всех отношениях заурядный человек. Благодаря заурядным обывателям и труженикам наш мир сохраняет устойчивость и не падает, но движется вперед – за счет незаурядных.
- Как родные относятся к вашей постоянной занятости?
— Полагаю, отрицательно, но, надеюсь, с сочувствием. Супруга тоже врач и понимает, что работоголизм плохо поддается лечению.
- Кем бы вы никогда не смогли работать?
— В технической сфере. Специальности, связанные с машинами и аппаратами, – это абсолютно не мое. С недоверием отношусь к кранам и трубам. Работающих моторов остерегаюсь.
- Есть ли у вас хобби, и остается ли на него время?
— Рыбалка (карповая), преферанс, в последнее время немного бильярда. Больше всего свободного времени отдаю краеведению, занимаюсь Демидовыми, усадьбами, разыскиваю, добываю и выпрашиваю для нашего музея старинные вещи, книги. К счастью, часто (но не всегда) хобби совмещается с работой.
- Какое ваше любимое литератур- ное произведение?
— Трудно сказать, пристрастия с возрастом меняются. В детстве зачитывался Ж. Верном, Уэллсом, Конан-Дойлем, Гюго, Драйзером. Потом полюбил Аксакова, Лермонтова, Паустовского, Дубровина, «второстепенных» русских писателей, Булгакова, в последние годы нравится Пелевин. Всегда готов перечитывать и цитировать Ильфа и Петрова, но в последние годы читаю, в основном, не художественную литературу, а исторические работы.
- Ваши дети пошли по родительским стопам?
— Нет, дочь – заводчица элитных мексиканских собак, сын живет в мире виртуальных технологий. Видимо, врачебная линия в нашем роду успешно завершилась.
- Если бы у вас была возможность пригласить любого человека на ужин, кто бы это был?
— Ну, если речь идет о собеседниках, которые тебя интригуют, то для интересного разговора за рюмкой португальского портвейна я бы пригласил Хью де Курсона, Бориса Гребенщикова и, наверно, Сталина. Впрочем, не уверен, что они бы поладили.
Беседовала Ирина ХРУСТАЛЁВА