Война. Живопись. Море…
- Я родился в Тверской области – тогда она называлась
Калининской. …Когда мне было десять, началась война. Все рухнуло. Немец пришел
сразу. Из пулемета нас как-то обстреляли – такое психологическое потрясение не
проходит бесследно. И был момент: у нас ни русских, ни немцев. Тишина – и такая
напряженная обстановка. Мы хоть и дети были, но понимали эту зловещую пустоту.
Однако мы все-таки учились, ходили в школу.
Десятилетки не было – я окончил семь классов и поступил в индустриальный
техникум в Калязине, из которого меня после второго курса отчислили – механику
не сдал. Хотел сразу в аэроклуб, но там требовали десять классов.
А у меня была склонность к живописи. Я уехал в
Ленинград и поступил в художественное училище – выучился на живописца по
фарфору. Когда получал диплом, в училище пришли вербовщики – набирали матросов в
торговый флот. Ну конечно, я согласился и три года ходил в море. Побывал везде
– от Мурманска до Чукотки. Через Суэцкий канал четыре раза проходил. Был на
Дальнем Востоке, из бухты Святого Лаврентия Аляску видно.
Потом в отпуск – и в 24 года меня забрали в армию.
Служил три года – в Пятигорске, в лермонтовских местах. С тех пор я почти всего
Лермонтова помню наизусть…
Уголовный розыск
Пришел из армии – работы нет, жить негде. Стою в
Ленинграде напротив отделения милиции – дай, думаю, зайду, спрошу, не нужны ли
им кадры. Меня тут же взяли и отправили в школу милиции в Вильнюс. А после –
оперативником в Петроградский район. Отработал несколько лет, меня вызвали и
предложили должность начальника уголовного розыска в Гатчине. Так я здесь и
оказался – в 1970 году.
Сразу же дали жилплощадь. Спрашивают: «Тебе какую – двухкомнатную,
трехкомнатную?» Я говорю: «Я один, мне только лыжи да ружье поставить». Так я
поселился на Хохловом поле, в собственной однокомнатной квартире, с балконом.
После многих лет общежития это было шикарно.
А потом некий вор совершил в Гатчине 41 кражу за
месяц. Мы никак не могли его взять. И меня понизили – за то, что допустил рост
преступности. Так я до пенсии и прослужил заместителем уголовного розыска.
Начальники менялись, между ними случались перерывы, и я работал за двоих.
Было дело, меня поставили начальником Сиверского
отделения милиции – порядок наводить. Тогда пришлось там из одиннадцати
офицеров семерых уволить – не справлялись с работой. Но тут приехал из
Ленинграда вышестоящий и поставил на вид: «Я слышал, у вас тут один начальник
отделения беспартийный! Как допустили?!» Меня быстренько заменили и снова
сделали замом начальника уголовного розыска.
…Много дел у нас было в производстве. У меня было 32
опера на весь район. И порядка 700 дел в год. Были и простые дела, а были и
глухари – как ни бьешься, никак не раскрыть. Но все равно общая раскрываемость
была высокая.
В 1985 году я вышел на пенсию – и пошел в ЛИЯФ, в
охрану. Десять лет там проработал, и подкосил меня инфаркт. Пришлось
отправиться на заслуженный отдых.
Походы. Охота. Фото
Еще когда был на службе, я пристрастился к охотничьему
туризму. В отпуске, чтобы не вызывали, отправлялся в Карелию, в Сибирь. Ходил по
карте, по компасу, на байдарке. Ружье за спиной – больше для безопасности. Но в
свое время я участвовал в отстреле волков. Я все про них знаю. Очень много
литературы прочитал. И вместе с охотоведами мы вели отстрел.
Ведь что такое волк? Залез в овчарню – там 30 овец:
всех загрыз! Или взять северного оленя. Врывается в стадо шесть волков,
выводок: четверо молодых, двое матерых – 70 оленей загубят. Это инстинкт. Тут
ничего не поделаешь. А они не дают расти популяции других животных. Сейчас,
охотоведы говорят, волков меньше стало – мы тогда подрубили им корни.
Но теперь я ружье сдал. Все. Охота и путешествия
закончились. Для таких походов нужно быть сильным и здоровым.
…А я никогда и не считал эту ходьбу чем-то особенным. Однажды
поставил рекорд: прошел за сутки 70 км. У нас в Тверской губернии станция была
– за 20 километров. Там был рынок, магазины, конторы – и вся деревня ходила
пешком. Утром туда – вечером обратно. Это считалось нормой.
А во время охоты я не столько стрелял, сколько
фотографировал. Фотографированием я «заразился» еще в художественном училище. У
нас тогда открыли фотокружок, и я настолько увлекся, что занимался этим всю
жизнь. В основном снимал животных, природу – все, что встречалось в моих
путешествиях. У меня до сих пор сохранился старый пленочный фотоаппарат.
Владимир
Михайлович ответил на вопросы «Гатчинской правды».
- Что бы вы
посоветовали тем, кто собирается работать в уголовном розыске? Стали бы
отговаривать?
- Отговаривать нельзя! Дело в другом. Надо
психологически настроиться на эту работу. Она – не для каждого. Мы, в свое
время, возьмем сотрудника – а он не годится. Не готов. Оперативник должен уметь
разговаривать с каждым: от бомжа до члена правительства – с любым. Найти общий
язык. Не все это могут. Или, например, у меня был один сотрудник: сам делал
хорошо, а учить никого не желал. Ну ни в какую! Вплоть до того, что прятал свои
материалы. А как не делиться опытом? Существуют разные психологические
особенности…
Мы выбирали из своих, брали на работу и смотрели:
годится – не годится? Это очень тонкая работа. И чем дольше человек на участке
работает, тем лучше, тем эффективнее.
…Первые три года оперативник еще ничего не соображает.
И до истечения этого срока с него требовать ничего нельзя. Начальству это надо
понимать.
- Владимир
Михайлович, что такое ВРЕМЯ?
- Перемены. За эти 90 лет так все изменилось! Сейчас –
смартфоны и иже с ними. А я за свое детство видел только два автомобиля, и один
из них – ГАЗ-АА, знаменитая «полуторка». Отец взял меня с собой в райцентр, а
он был председателем колхоза. Мы ехали на телеге. И вдруг навстречу эта машина.
Отец мгновенно спрыгнул – и пиджак на морду лошади. Иначе, говорит, испугается,
понесет.
А велосипед! Я сам в деревне видел такую картину. Ехал
кто-то не местный на велосипеде, а маленький мальчишка лет пяти-шести сидел верхом
на лошади. Она велосипед увидала и как шарахнулась – и рванула в конюшню. Мальчишка
за гриву уцепился – удержался, пригнулся и чудом не задел за притолоку на входе.
Весь народ – за ним: слава богу – живой! У меня, кстати, есть раритетный
документ: удостоверение на право управления велосипедом, выданное ГАИ г.
Ленинграда в 1961 году.
А самолеты я видел в войну четыре штуки. Один – У-2 – сел
у нас на огороде. Народ всю ночь не спал – самолет рассматривал.
Вот так. А теперь – смартфон…
Сейчас, если бы не коронавирус, то все терпимо. Ковид
так изуродовал нашу жизнь! А материально стало лучше, пенсия приличная. Но вот
как Кикабидзе пел: «Мои года – мое богатство», я не согласен. Какое это
богатство? «Физики» нет, память подводит. Только воспринимать это все надо
правильно. Главное, не лежать! Двигаться надо. Меня часто спрашивают: «Чего ты
телефон с собой не носишь?» А я говорю: «Зачем? Чтобы «скорую» вызывать?» Лучше
на ходу…
Награды? Мне дважды давали звание «Отличник советской
милиции». Второй раз велели никому не сообщать – не положено было второй раз
этим званием поощрять. А вот эту награду я постоянно ношу на лацкане: памятная медаль
«100 лет уголовному розыску». Это для меня святыня.
Товарищ Владимира Михайловича по охоте и путешествиям
– Сергей Владимирович Иванов – говорит о нем как о большом знатоке природы,
интересном человеке и великолепном рассказчике.
- Я знаю его с 1985 года, с тех пор, как Владимир
Михайлович ушел из милиции, – говорит Сергей Владимирович. – Мы общались исключительно
на почве природы, охоты, поездок в лес. Он удивительный человек. Про служебные
дела никогда не говорил – старый опер.
Зато что касается знаний леса, природы, я многое от
него почерпнул. Говаривал, когда ночевали у костра: «Вряд ли найдется в Ленинградской
области человек, который столько раз переночевал в лесу. В том числе и в
одиночку». А это, я вам скажу, дорогого стоит. Я по своему примеру знаю – боязно.
Образ Владимира Михайловича для меня такой: ружье за
спиной, торба с бутербродами и фотоаппарат на груди. Все время фотографировал,
у меня дома масса его фотографий. Владимир Михайлович – это человек острого
ума, с прекрасным чувством юмора. Мы принадлежим немного к разным поколениям,
но это совершенно не сказывается на общении: мы говорим на одном языке, смеемся
одним и тем же шуткам – настолько он молод душой и мыслями. Уникальный
характер, и я желаю ему всех-всех благ.
