Вячеслав Пирогов: родился в Троцке, учился в Красногвардейске, работал в Гатчине

Долгая дорога жизни

- Я родился в 1928 году в Троцке. Учился в Красногвардейске. Работал в Гатчине. Получается, жил в трех городах

Да, работать начал пастухом на свиноферме. Подсвинков пас – это пяти-шестимесячные поросята. Потом батрачил в колхозе: на быках, на волах. И последняя моя пастушья специальность, когда я уже пропас все головы скота, включая коней, была помощник чабана. В степи под Краснодаром, в станице, круглый год я пас отару. Это вершина моей карьеры – 350 голов овец. Лет 15-16 мне было… Это в войну, в эвакуации.

…Первый раз мы с мамой эвакуировались пешком из Гатчины до Александровской, там ходили поезда в Ленинград. Потом через Ладогу – в Краснодарский край, Ставропольский край, Северный Кавказ, в Кабардино-Балкарию – там немцы остановили мою эвакуацию.

…Но сначала нас разместили в Ленинграде на заводе «Прогресс», в новом цеху, напротив «Крестов». Окна выходили на тюрьму. Оборудование в цеху тогда еще не поставили, только здание построили. Там поселили 50 семей. В помещении стояло шесть буржуек. У каждой семьи была кровать, табуретка и шкафчик. С ноября 1941 года мы уже не раздевались, за водой ходили к Неве. На Литейном подъезд Дома офицеров был забит трупами. Потому что по Литейному до Моховой шла траншея с водой. Воду черпали котелками, ведрами, и получился бруствер, на который надо было заползти. Заползали не все – кто-то так и оставался лежать. Трупы складывали в подъезд, потом вывозили.

12 марта 1942 года мама умерла. Я проснулся утром, а она не дышит. Я сам уже не мог двигаться от голода. Меня полуживого – или полумертвого –вывезли в распределитель, откуда детей распределяли по детским домам. Потом нас собрались эвакуировать через Ладогу. Сформировали группу и повезли к Ладожскому озеру. Привезли вечером и дали команду воспитателям: «Грузите!». Подошли четыре грузовика. А это был уже апрель. Вода – по кузов. Нужно было закидать в кузов матрасы, чтобы ехать повыше. Их нагрузили, посадили пассажиров, и они то ли уехали, то ли уплыли.

Мы остались на берегу и ревели – оттого, что не поместились в те грузовики. А утром нам сказали, что эти четыре машины ушли под лед…

Да, было страшно. Трасса шла по льду, покрытому водой – льда не видно. Днем трассу бомбили. Долго ли мы ехали по Дороге жизни, я не помню. Мы все время смотрели в небо – не появились ли мессершмитты.

В Кобоне, куда мы все-таки добрались через Ладогу, нам дали сталинский паек с толстым куском шоколада и колбасой. Некоторые ребята тут же умерли: не могли сдержаться и съели сразу все. Меня мама учила в блокаду есть понемногу, и я сдержался…

Побег от Шмидта

Подогнали эшелон с телячьими вагонами. Сделали настил – получилось четыре яруса. Туда набивали всех вповалку, битком. Ехали 15 суток – до Армавира. Постоянно стояли на разъездах, пропуская воинские эше-лоны. Под Ростовом мы втроем с ребятами пошли за кипятком и отстали от поезда. Пока разбирались, где что, пока под эшелонами лазали, наш поезд ушел. Комендант посадил нас на паровоз, и в Ростове мы свой эшелон догнали. И узнали, что поезд попал под бомбежку, нашу воспитательницу убило.

В итоге мы приехали на станцию Курганную под Армавиром. Воспитательница с малышами дальше поехали на подводах, а мы – ребята постарше – пошли пешком. Немцы нас не бомбили, не расстреливали – им просто жалко было тратить боеприпасы: мы шли толпой по большаку, и с нами – скот, который растянулся на километр, а они летали прямо над нашими головами и смеялись. Самолет пролетает на бреющем полете – скотина разбегается по всей степи. Летчикам весело. А коровы идут стельные, молочные, у них время дойки – доить некому. Я попробовал – чашку молока себе выдоил.

…Идти по Кабардино-Балкарии в мае месяце – не так-то просто: жара. Мы пришли в станицу – там немцы. Двое на мотоциклах с колясками перекрыли большак. Отобрали нас человек 15 – работать на кухне в воинской части. Куда дели остальных – не знаю. Мы поступили в распоряжение повара, звали его Шмидт. Жили мы в конюшне, спали на соломе. В шесть утра подъем – и на работу. Вечером Шмидт нас опять в конюшне запирал, и мы без сил валились на солому.

Но я оттуда сбежал. Когда мы по утрам ходили на колодец – воду таскать для котлов на кухне, там шел водопой. Немецкие солдаты поили своих лошадей и нас вообще за людей не считали. Мы сидели, ждали своей очереди. А рядом была мазанка. Как-то раз я открыл калитку, зашел во двор, присел на скамеечку. Хозяйка – казачка – стала расспрашивать, кто я, откуда. И я стал постоянно к ним приходить. Они меня предупредили: «Формируют эшелон в Германию – надо бежать. Приходи, когда идет вечерний водопой».

Вечером они спрятали меня у себя в комнате. А Шмидт ухаживал за дочкой хозяйки. В тот вечер он опять заявился к ним. Я сидел за фикусом, а Шмидт – веселый, довольный – завел патефон, устроили танцы, его попросили покатать на верблюде, он – с удовольствием! Так я и просидел там всю ночь, в конюшне меня не хватились. А утром хозяйкин брат поместил меня на телегу, под солому, и вывез за пределы станицы. Показал мне, как идет большак, велел на дорогу не выходить, а идти параллельно, тропками, между горами. Я примерно помнил, как мы шли туда, и пошел – в обратный путь, прячась от всех. Так я оказался в горах.

Дошел до колхоза имени Буденного, зашел в правление к председателю. Он подумал-подумал и определил меня на свиноферму. Дали мне пуд муки, масло подсолнечное. Одна казачка – Воробьиха ее прозвали – взяла меня к себе в дом. Там я и сделал пастушью карьеру.

365 трудодней

…Когда немцев погнали, я был принят в минометный взвод – подносить мины. И с этим взводом я ушел на фронт. Не как военный, конечно. Таких приставших к войскам мальчишек тогда много было.

…После этого я оказался на Урале. Когда мама умерла, я забрал все документы и фотографии, которые были при ней. На одной из фотокарточек нашел адрес маминой сестры в Свердловске – написал ей письмо, и неожиданно пришел ответ. В 1943 году они прислали мне вызов – чтобы я приехал к ним на Урал. Просто так по стране нельзя было перемещаться.

Я был уже почти взрослый. У меня было 365 трудодней – я год проработал в станице. На Урале пошел в сельпо – устраиваться на работу. Бочки делал, был пимокатом – валенки катал, рыбачил в рыбацкой артели. Потом пошел в ремесленное училище в Свердловске… Помню день полной победы – 3 сентября. Мы едем на трамвае на Уралмаш. Подъезжаем к нашему заводу, вдруг – шум, крики: «Все домой! Сегодня день полной победы – над Японией!» И нас отпустили по домам.

…В Гатчину вернулся в 1947 году. Пришел в артель «Металлист» и стал учеником слесаря. Потом – слесарем. Сейчас это завод «Буревестник».

Так получилось, что в шестой класс я пошел в 1941 году, а продолжил образование только через 10 лет в вечерней школе в Гатчине. До этого отслужил три года в армии. Будущую супругу встретил в Гатчине, в 1954 году мы поженились и прожили более 60 лет.

…Вячеслав Алексеевич вспоминает старую Гатчину, свой район – улицу К. Маркса: «Вот тут до войны была усадьба. Тут стоял дом на каменном фундаменте, с ажурной кованой оградой. Гатчина утопала в зелени: сирень, жасмин, столетние деревья, лиственницы. Все уничтожили…».

У Вячеслава Пирогова сохранилось много старых фотографий, дореволюционных. А современные он смотрит на экране большого телевизора – запускает слайд-шоу с флэшки. Под рукой – планшет, с близкими общается по смартфону. Что стоит освоиться с современными реалиями человеку, в 13 лет прошедшему через блокадный Ленинград 30 километров по 40-градусному морозу?