«Человек войны» Владимир Рачковский

Соборная улица заполнена солнечным светом, детским смехом, брызгами ранней зелени. Парочки целуются, старушки кормят голубей. Душа радуется - весна в разгаре. Однако на входе в ЦТЮ в глаза бросается свежая табличка «Укрытие 34». Здесь же указано, что ключи на посту охраны, телефон для связи такой-то. Если зазвучит сигнал воздушной тревоги, детишки и преподаватели Центра творчества юных и, надо полагать, жители близлежащих домов, сотрудники учреждений, магазинов, кафе смогут укрыться здесь. Помимо весны, война на дворе.

Я не знаю, подъехал ли уже герой сегодняшнего интервью к месту встречи и спрашиваю у вахтёра: «К Владимиру Михайловичу Жилину проходил кто-нибудь?» И слышу в ответ: «Да, только что бритый наголо мужчина, в очках и с буквой Z на рукаве прошёл в «Отчий край».

В крохотном помещении военно-патриотического объединения многолюдно.

- Мы с мальчишками только что вернулись из Пижмы, – говорит Владимир Михайлович Жилин, руководитель «Отчего края». - Приводили в порядок доты перед 9 мая. Знакомьтесь, вот и Владимир. Он недавно вернулся с СВО. Сейчас мы переоденемся, уйдём, не будем вам мешать.

Владимир - выше среднего роста, за круглыми очками внимательный взгляд, крепкое рукопожатие. Когда мальчишки вместе с Владимиром Жилиным ушли, в комнате остаются мальчик и девочка. Девочка что-то старательно рисует в тетрадке, мальчонку больше занимает казацкая шашка.

- Ваши ребята?

- Как сказать. Уже мои. Они из Луганской области. Дети беженцев, город называть не буду. Мы приютили их. Лена, их бабушка, впоследствии стала моей женой. Так что, да, мои.

«Призовите меня на войну…»

Перед встречей с Владимиром Рачковским бегло посмотрел доступную информацию о нём. На его странице «ВКонтакте» закреплено стихотворение безвременно ушедшего из жизни вологодского поэта Александра Оленичева. 

Призовите меня на войну

Вместо парня, которому двадцать.

Я служил, я смогу, я пойму,

Как за Родину нужно сражаться.

Пусть погибну, а он пусть живёт,

Пусть девчонку обнимет на зорьке.

Его матери пусть не придёт

Чёрный гроб с эпитафией горькой...

Явно не случайно на странице моего собеседника появились эти строки.

- Владимир, вы, как я понимаю, 1964 года рождения. То есть вам сейчас 60. Не многовато ли для участия в боевых действиях?

- Смотря где. На передке, скажем, в штурмовых отрядах, мне, понятное дело, уже не место. Но водителем топливозаправщика я вполне справляюсь. Автомобили знаю, как свои пять пальцев. Благодаря военному опыту (я же всю жизнь воюю), хорошо знаю, как действовать в боевой ситуации. Давно на Донбассе, в Луганской Народной Республике, местность мне хорошо известна. Так что я на своём месте. И, ни в коем случае не хвалясь, в сравнении с 20-25-летним парнем я выполняю свою работу лучше, чем человек, которому всё это придётся проходить с нуля.

- Тем не менее, как вы оказались там? Ведь предельный возраст призыва, по-моему, 50 лет?

- А я уходил добровольцем. Если помните, в самом начале СВО в Ленинградской области были сформированы именные батальоны, «Невский» и «Ладожский». Я попал в «Ладожский», оттуда в ЛНР. У нас там много таких, возрастных. Например, в моём подразделении служит 65-летний мужчина.

Владимир говорит коротко, тщательно подбирая слова. Особенно это становится заметно, когда мы заговорили об СВО. Тема сложная. Сейчас, в «горячую» пору боевых действий, любое неосторожно сказанное слово может сработать на руку неприятелю. Потом, когда всё закончится, можно и нужно будет вернуться к разбору событий. Проанализировать недостатки, которые, конечно же, присутствуют, обязательно сделать выводы из ошибок. И ещё одно важное обстоятельство.

- Я воевал и в Афганистане, и в Чечне. Был на Донбассе в 2014–2015 годах. Ничего подобного тому, что происходит сейчас, я не видел. Идёт война нового типа. Во многом неожиданная как для нас, так и для противника. Резкий скачок военных технологий. Многое приходится делать на ощупь, подстраиваться под новые обстоятельства.

Беседа наша развивается неспешно, иногда уходит далеко в сторону от общей канвы вопросов-ответов о биографии и памятных событиях жизни. Постепенно мы переходим на «ты».

- Я за время работы в милиции так «навыкался», что с тех пор только в официальных местах говорю «вы», а в обычной жизни хочется простого нормального разговора.

- Хорошо, не будем забегать вперёд. Расскажи о своих корнях, откуда ты родом?

- Если говорить о совсем далёких предках, то они из Польши. Затем польские земли перешли во владения Российской Империи, впоследствии - Украины. Большинство родственников и по сей день живёт на Украине. Детство прошло там, где сейчас воюю. В Херсонской области. Каховское водохранилище, ГЭС ещё краской пахла. Её построили за год до моего рождения. Я, мелкий, через неё мотался с одного берега Днепра на другой.

- То есть родился ты на Украине?

- Нет, в Казахстане. В городе Степногорске. Родители на Целину поехали. Тогда очень шумная кампания была, вся страна туда двинула. А под Херсоном жили бабушка с дедушкой. Мои родственники есть ещё в Каховке, Одессе, Николаеве. Батька, Владимир Рупертович, родом из Харькова, матушка, Луиза Юрьевна, из Удмуртии. Я в детстве свободно говорил и на русском, и на украинском. Сейчас украинскую речь понимаю, но говорить уже сложно. Но вот у меня мама живёт на Алтае, там свой говор, а съездите на Север, в Вологду, Архангельск, Мурманск. К нам приезжают ребята из Кировска, по рации разговаривают, дешифратор сходит с ума - не может понять их речь. Мы сразу понимаем: «О! Кировские подъехали!» Я много по Союзу поездил, по России. Везде люди чуть-чуть разные, со своим наречием, традициями, но это совсем не означает, что нам нужно разделяться и, тем более, воевать друг с другом. Для меня Украина – родная территория. Я у себя дома воюю.

- Ты произнёс ключевое слово для меня, да и для очень многих выходцев из Советского Союза. Родился в одном месте, потом семья переехала на другое, женился или вышла замуж, и ты уже живёшь на третьем. Помнишь, «мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз». Но у человека должно быть понятие Родины, родного дома. Когда глаза закрываешь, и представляется что-то тёплое, уютное, родное. Где твой «дом», Володя?

- Трудный вопрос. У меня в советском паспорте уже места не оставалось на тех страницах, где отмечалась прописка. Когда получил российский, даже облегчённо вздохнул. Всё как бы с чистого листа. Малая родина, конечно, Степногорск, Казахстан. Там сейчас, кстати, идут те же процессы, что лет 10–15 назад на Украине. Переписывается история, похожие проблемы с языком. Надеюсь, наши власти хорошо осведомлены об этой ситуации. В Степногорске закончил школу, пошёл в армию. ВДВ, Афганистан.

В окопах не бывает атеистов...

- В Афганистан в каком году тебя призвали?

- В 1982.

- Ты уже знал, что там происходит? Боевые действия, душманы, по сути, война?

- Да, земля слухами полнится. Я уже знал, что там стреляют, убивают. Помню, летим в самолёте, смотрю на пацанов, новобранцев, таких же, как я. «А ведь кто-то из них не вернётся домой. Может быть, и мне не доведётся».

- То есть ты был не слишком романтичным юношей?

- Как сказать, в Афгане я быстро повзрослел. Одновременно и в партию хотел вступить, и в Бога поверил. Наша часть располагалась посреди пустыни. Городок Лашкаргах. Мы контролировали дорожные пути, проверяли караваны и местные кишлаки. Однажды начался миномётный обстрел. Непонятно откуда стреляют. Мы выскакиваем из палаток. Свист подлетающих мин похож на звук выстрела из ракетницы или мощный фейерверк. Взрывы рядом. Очень страшно. До ужаса. Я падаю на колени и начинаю молиться. У меня в семье верующих не было. В городке нашем, недавно построенном, церквей не было. Пожилых людей, которые могли бы хоть что-то рассказать о Боге, тоже. Откуда в моей душе взялись молитвы - наивные, бессвязные, сам не понимаю. Но тогда я точно понял, что есть некая сила, которая значительно выше человека.

И что-то подобное случилось уже совсем недавно. Первый контракт в 2022-м. Переправились на правый берег Днепра, это ещё до отхода из Херсона. Там постоянные обстрелы, почти без перерыва. Бьёт и бьёт арта, днём и ночью. Не представляешь, как это вымораживает. Слышен звук выстрела, куда прилетит? Может быть, по тебе. Короче, когда в марте 2023-го приехал в Гатчину, в отпуск, пошёл к хорошему приятелю, к Серёге. Он в делах церковных разбирается. Говорю: «Отведи меня к какому-нибудь батюшке. Хочу креститься».

- Так ты некрещеным всё это время оставался?

- Да. Я же говорю, одновременно и Богу молился, и оставался советским человеком. В Афганистане к словам, например, «выполнение интернационального долга» относился со всем уважением. Я верил своему государству.

- После Афганистана чем занимался?

- Устроился инструктором по парашютному делу. Я же до армии в ДОСААФ занимался. Первые прыжки с парашютом ещё до службы в ВДВ. Водительские права тоже. Папа у меня работал шофёром, на ЗИЛе 555-м. Самосвал. Я с пяти лет уже за баранкой. Там целина, дороги пустые, гаишников нет. Сначала на
коленях у отца сидишь, потом уже самостоятельно рулишь. Корочки радиста у меня тоже до армии были. ДОСААФ матёрая организация была. Со своими недостатками, но она делала главное - готовила парней к предстоящей службе. Тем, кто занимался в ДОСААФ, и «учебка» по сути не нужна была. Ребята шли подготовленные. И физически, и профессионально. Не то, что сейчас.

Чуть в сторону, не знаю, напечатаете или нет, но недавно со своим знакомым, тоже из зоны СВО, ходили в одну из школ, номер называть не буду, похожая ситуация везде. «Урок мужества», по-моему, так это называется. Сидят ребята с крашеными волосами. Не сразу разберёшь - то ли парень, то ли девка. Всё, что мы рассказываем, им глубоко до лампочки. Вышли из класса, я приятелю говорю: «Всё, больше ноги моей в этих классах не будет. Они же, как инопланетяне, мы их не понимаем, они нас. Вот здесь, у Михалыча (имеется в виду Владимир Михайлович Жилин) ребята пусть хулиганистые, на улице подобранные, из детских комнат полиции, но это – бойцы и настоящие патриоты, если попадут в правильные руки. А там - болото…»

- Всё же обобщать не стоит. Многое зависит от семьи. Есть немало и вполне себе нормальных парней.

- А семьи их откуда? Папы, мамы - из 90-х, времени разрухи и отсутствия всяких идеалов. Понятия «Родину защищать» для них не существует. Только рассмеются тебе в лицо. Мы потеряли несколько поколений и ещё непонятно, чем это нам аукнется. Заметь, среди добровольцев там, в СВО, почти нет молодёжи. В основном, дядьки 35–40 лет и выше. И деньги хорошие платят, и со снаряжением сейчас всё в порядке. Но их никаким калачом не заманишь. Люди не за деньги идут под пули, а за идею.

Это был редкий момент, когда Владимир неподдельно разволновался и говорил на повышенных тонах. Проблема подрастающего поколения, иными словами, будущего России, очевидно, по-настоящему его и таких, как он, волнует и тревожит.

Тогда я перестал смеяться…

О личной жизни Владимир не склонен слишком распространяться.

- Матушка говорит, что весь в отца пошёл. У него четыре жены было, - улыбается мой собеседник. – Я, конечно, до его рекорда не дотягиваю, но тем не менее. В первый раз женился сразу после армии. По глупости. Уехал с ней в Нижневартовск. Там квартира, прописка, но недолго музыка играла. Разбежались. Вернулся обратно в Степногорск. Устроился работать в милицию. Но тут подоспел развал Союза. Началась такая чехарда, что и вспоминать не хочется.

- Как воспринимал распад СССР?

- Тягостное было время. Помню, что тогда перестал смеяться и даже улыбаться. Появились новые требования. Например, документы нужно было оформлять на казахском и русском. Казахским разговорным я владел, но писать, заполнять бумажки – это уже не по мне. Да и общая атмосфера с каждым днём ухудшалась. Стало понятно, что нужно перебираться в Россию. Решил переводиться на Алтай. Тогда ещё можно было.

Но проблемы были, у нас мало кто об этом знает, не только у русских, но и у местных казахов. Во время событий в Казахстане многие впервые услышали про то, что казахи делятся на жузы. Младший, средний, старший. Так вот, северные казахи уже обрусевшие, входили в младший жуз. Такая ситуация и в советские времена была, просто о ней предпочитали не говорить. А тогда я хожу с «бегунком», увольняюсь, смотрю, и они бегают. Спрашиваю: «Вы что, на повышение идёте?» Они мне: «Ты не понимаешь, скоро сюда приедут «южные» казахи, тут такое начнётся!» Они переводились в Омск, Оренбург, там сильные казахские диаспоры. Если кто-то решит затеять бучу в Казахстане, развалить его, то деление на жузы самое уязвимое место у них.

- Вы перевелись на Алтай, как там жизнь складывалась?

- Служил в Барнауле. Что говорить. Одно слово - 90-е. Не жили, а выживали. Бандитизм, наркомания. Иногда сложнее, чем на войне было. Плюс финансовый момент. Когда в феврале
2000-го предложили поехать в командировку в Чечню, обрадовался. Платили там неплохо.

- То есть, основным стимулом были деньги?

- Нет. Ни в коем случае. Ещё в Афганистане я стал воспринимать себя как патриота своей Родины. То есть, воевал я не против душманов, а за свою великую Родину, Советский Союз. Потом, когда Союз рухнул, пришлось нелегко, но я – человек служивый. У нормального служаки верность Родине в крови. В Чечне всё было очевидно. Мы сражались с террористами.

- Как местное население относилось к вам, военнослужащим, и, вообще, к русским?

- По-разному. Были, конечно, те, кто относился крайне негативно. Как правило, люди из тех семей, где кто-то погиб. Традиции кровной мести никто не отменял. Но большинство вполне нормально. Им самим тогда уже надоела вся эта военная бодяга. Лишь бы какая-нибудь определённость. Сейчас, кстати, на Украине, на тех территориях, которые мы контролируем, та же ситуация. Простым людям война не нужна.

Донбасс

- В 2014-м вам было 50. Тем не менее, вы отправились на Донбасс в качестве добровольца. Вы уже несколько лет жили в Гатчине, своя квартира, спокойная жизнь, приличная пенсия. Зачем?

- Я уже говорил. Украину я не воспринимаю как чужое государство. Там нацисты начали убивать русских людей. Кто-то должен был за них заступиться. Кто, если не я? Там я обрёл новую судьбу в лице своей любимой жены Лены и этих двоих мальков. Тогда они были совсем карапузами.

- Как вы с женой познакомились?

- Она была беженкой. В их городе шли бои. Оставаться там с дочкой и внуками было невозможно. Кто-то ей сказал, что нашему подразделению нужен повар, а это как раз по её части. И вот смотрю, идёт по нашей «располаге» невысокая женщина. Глазёнки испуганные, каждого шороха боится. Кто их знает, этих добровольцев, что за люди? Устроилась, работает. Потихоньку мы стали сближаться. А потом произошла ситуация, когда я был на волосок от смерти. Ехали на боевую в автобусе, где-то не там свернули. Блокпост, вроде наш. Они предложили сложить оружие, мол, проверят наши документы, убедятся, что свои, отдадут. Простая формальность. Оказалось, что это были бандиты. Ни нашим, ни вашим. Тогда, в
2014-м, такое случалось. Нас заперли в комнате с решётками на окнах. Мы поняли, что нарвались на большие неприятности, но дёргаться уже было поздно. Хорошо, что их переговоры по рации перехватили сотрудники Донецкого МГБ (Министерства государственной безопасности). Приехали, вытащили нас. Говорят, на вас хорошее снаряжение, вас бы раздели, всё отобрали, а потом в овраг. Когда я вернулся, сказал Ленке: «Собирайся, бери дочку, внуков, переезжай ко мне в Гатчину». Так наша судьба и определилась.

Так победим!

- Трагедия Донбасса и Украины вообще заключалась в том, что там русские убивали русских. Да и по сей день та же ситуация. Помню такой случай. Взяли в плен двоих украинских военнослужащих. Это ещё тогда, в 2014-м. Никто их не бил, не пытал. Отвели им комнату на втором этаже нашей казармы. Такую же, в которых жили и наши бойцы. Ну, сидят они, баклуши бьют, кашу нашу едят. Они из бедных семей, никто за них не хлопочет. Украинцы таких с большим трудом меняли. В основном, «денежные» шли в первую очередь. Тут мне Ленка говорит, что ей на кухню нужны подсобные рабочие. Я им предложил, они с радостью согласились. Картошку чистят, баки моют, стараются. С нашими ребятами сблизились. Сидят в курилке все вместе. Я смотрю на них, никак не отличишь одних от других. Один язык, одинаковые шутки, манера поведения. Беда в том, что нас Запад стравил между собой.

- Какой выход? Каким вы его видите?

- А какие у нас варианты? Наш Верховный так и сказал: или мы, или они. У нас нет других вариантов, кроме победы.  

Андрей Павленко