Делать добро и любить людей

Вере Георгиевне Шефтер 10 сентября исполняется 90 лет. Последние тридцать она возглавляет Гатчинское общество бывших малолетних узников фашистских концлагерей – с момента его основания в мае 1991 года. Она по-прежнему энергична и все так же стремится помочь тем, кто в этом нуждается. Трудолюбие и жизнелюбие как-то связаны между собой. Как считает Вера Георгиевна, любовь к труду и к ближнему помогли ей пережить войну и Маутхаузен. Но делиться воспоминаниями она не любит – это жизненный опыт, который лучше забыть. Зато о своей работе в обществе бывших малолетних узников рассказывает охотно – это дело созидательное. Помощь людям – ее призвание.

- В 1991 году мне позвонили жители, рассказали, что они хотят создать общество бывших малолетних узников фашизма и ищут подходящего человека на должность председателя, – рассказывает Вера Георгиевна. – Я сначала отказалась – у меня и документы еще не были оформлены, и вообще я тогда работала. Но потом я взяла справку в «сером доме» о том, что три года пробыла в Маутхаузене. На детей, которые были в концлагерях с родителями, документы сохранились…

Концлагерь Маутхаузен находился в Австрии, близ города Маутхаузен. Там Вера Георгиевна видела легендарного генерала Карбышева: как фашисты пытали его на холоде ледяной водой, и как мужественно он держался…

- Я про себя не буду много рассказывать, вы не обижайтесь. Много пережито… Ну, когда началась война, мы жили в Волосовском районе, в деревне Шелково. Отца сразу призвали на фронт. В середине сентября уже пришли немцы. Но нет, они не шли – они бежали. Стреляли и прямо бежали вперед, нагло. Все жители побросали дома и спрятались в лесу. До ноября мы там жили – в землянках. Стало холодно, ни есть, ни пить нечего. Люди стали ходить на разведку – смотреть, что в деревне. Узнали, что почти все дома заняли немцы. И все равно все стали понемножку возвращаться – не зимовать же в лесу. Нас у матери было трое: я, моя старшая сестра и младший брат Вовка. Дом у нас был большой, зажиточный. Фашисты заняли все. Нам остался хлев – выстроен был новый перед войной. На ночь мы запирали дверь на лом – немцы напивались и ходили по округе орали. Страшно было.

А немцы, оккупировавшие наш дом, менялись каждые три-четыре дня. И все хвастались: «Zwei Tagen – Leningrad caput». Два дня – и Ленинграду конец. А нас всех – и ребятишек, и взрослых заставляли разгребать снег. Зима была очень снежной, сугробы – с человеческий рост.

…Было много изменников – наших русских полицаев. Они даже не признавались, что русские. Как-то по поселку прошел слух, что будут забирать в Германию – им была нужна рабсила. И однажды ночью – стук в наш хлев. Мы взяли заранее приготовленные узелки, нас выгнали на середину деревни, подъехал фургон – всех туда. Но сначала полицаи проткнули наши узелки штыками – вдруг там что запретное? Нас увезли из деревни – шесть семей. Это был конец сорок второго.

…Сначала мы долго ехали в коровниках. Нас привезли в Литву. Высадили, и литовцы ходили покупали нас, как рабов. А мы маленькие у матери, и нас все не брали. Мать схватила нас в охапку, прижала к себе, сестра плачет. Потом, когда уже почти никого не осталось, нас купил один мужчина – старший над хуторами. Меня определили в няньки и коров пасти, а мать – ухаживать за скотиной.

Мы прожили там чуть больше недели. Хозяин хорошо к нам относился. Он вызвал как-то мать и старшую сестру (а мы с Вовкой подслушивали) и говорит: «Вас отправят дальше – в Германию, в лагерь. Я бы вас оставил здесь, вы мне очень нравитесь и по хозяйству помогаете, и жалко мне вас – трое ребятишек. Но тогда немцы меня расстреляют. Единственное, что я могу для вас сделать: вы поедете в рабочий лагерь».

И вот нас опять запихнули в вагоны, уже не разбирая, кого куда, и привезли на станцию. Крупными желтыми буквами выведено: «Концлагерь «Маутхаузен». Лагерь был в 20 км от станции. Нас погнали пешком. Ночью. И били дорогой. А мы спать хотим, замерзшие, голодные…

Утром всех построили. В первую очередь взяли на анализ кровь и отпечатки пальцев. Там кирпичных заводов очень много – взрослых сразу на кирпичный завод. А детей – человек десять подростков – оставили в лагере. Мы на кухне чистили овощи, турнепс, из этих овощей варили баланду. На основные работы меня не посылали. У меня оказалась редкая группа крови – первая отрицательная. И у меня стали постоянно брать кровь для раненых. Иголку даже не вынимали – так и ходила с иголкой в руке. Это уже шел сорок третий год, Сталинградская битва, и фашистов припекло.

Я заболела скарлатиной, потом брюшным тифом. Меня запрятали в какой-то чулан, недели через две я вышла. Поправилась. А младший брат мой Вовка не выжил. У него был открытый туберкулез, больше года он пролежал в бараке, и никто не выдал!

Да, генерала Карбышева я видела – вот почти как вас сейчас. Мне же двенадцать лет было, я все прекрасно помню. Невысокий такой, крепкого телосложения. Как он держался! Как мужественно переносил эти пытки ледяной водой! Пример всем подавал…

В Маутхаузене было очень много наших военнопленных. Их содержали в отдельном крыле – только крыша и колючая проволока вокруг. Никогда не забуду! Они грязные, рваные, раненые, руки тянут, полуживые от голода, кто-то валяется – мертвый или живой, непонятно. На них невозможно было смотреть. Безобразно немцы с военнопленными обращались.

Мать попросила: «Возьми что-нибудь с кухни, пойди, посмотри – может, отец там?». Я взяла турнепс и пошла к этой загородке. Надзиратели меня так избили! Туда нельзя было подходить…

…Домой мы вернулись тридцатого июня сорок пятого. Дорога была долгой…

Незадолго до победы общее настроение в лагере изменилось. Взрослые по ночам собирались, что-то обсуждали, нас, детей, не пускали, чтоб не выдали. Вдруг как-то с вечера паника пошла, фашисты заметались. Победа! Освобождали нас русские и американцы. Собрали очень длинный состав и по пути еще подбирали людей из мелких концлагерей. Многие не могли идти. Их вели под руки. А досыта накормить боялись.

У меня очень маленький размер ноги, и мне нечего было обуть. Мы как поселок проедем, все мальчишки бегут – голые, грязные, в крови – искать что-нибудь из одежды и обуви. А я ничего не могла найти на свою ногу. Потом нашла какой-то опорок и передником привязала. С этим опорком я и приехала домой.

Нас привезли в Волосово. Конец июня, огороды уже посажены. Есть нам нечего, жить не на что и негде. На месте дома – пепелище. А перед тем, как нас увезли, мать по требованию сдала всю свою скотину, и ей выдали соответствующую бумагу. Мы эту бумагу спрятали в погребе, в ведре. Когда вернулись, дом сгорел, погреб завалило. И мы целый месяц голыми руками разгребали завал, чтобы найти ведро с документом. Нашли. Достали. И мать поехала в сельсовет. Ее хорошо встретили и спустя две недели – неслыханное дело! – нам выдали корову. Тут нам стало полегче. А из всего хозяйства у нас сохранился амбар. Мы, как смогли, соорудили из него жилье с печкой в углу. Получилась хижина: за стол сел – к плите не подойти.

На отца первая похоронка пришла сразу, что он погиб на правом берегу Луги во время немецкого наступления. А вторая – что он погиб в апреле сорок пятого в Германии. Я до сих пор не знаю, где точное место его гибели…

Тогда, после войны, мы, подростки, стали ездить работать в Красное Село – фасовать по пакетам горчицу. Какие мы были дружные! Сейчас остался один Лева, тридцать второго года рождения. В Красном Селе живет. Но плохой совсем, звонишь – не понять ни одного слова.

…Потом я в техникум поступила. По специальности я связист. Работала в узле связи. В 1991 меня избрали председателем Гатчинского общества бывших малолетних узников концлагерей, и пришлось начинать всю работу с нуля. Тогда слух прошел, что лицам, пострадавшим в детстве от фашизма, немецкие марки будут выдавать. А документов на это ни у кого не было. И мы первое время занимались этими документами, помогали людям собирать справки. Кого отправляли в архив, кого – в «серый дом» на Литейный.

И сейчас у нас в городском обществе бывших малолетних узников – больше четырех сотен человек. Все задокументировано, хранится летопись нашего общества за все тридцать лет.

- Вера Георгиевна, вы не были потом в Маутхаузене?

- Один раз, в начале 90-х. Барак наш уже был разобран. Сейчас там памятник стоит. Меня приглашали в Германию как пострадавшую от фашизма, но я не поехала. Зачем? Я нужна здесь.

- Что вам помогало тогда – и в войну, и после войны, что держало на плаву?

- Я очень трудолюбивая и люблю делать добро. Я думаю, это меня поддерживает. Я очень довольна, когда кому-то помогу. Вот члены нашего общества – я же знаю, что они пережили. А теперь – старость, болезни, одиночество. И я хочу им помочь, как могу, вместе с единомышленниками.